Энгус Уилсон - Мир Чарльза Диккенса

Миссис Хогарт и ее младшая дочь Элен уговаривали Кэтрин уйти от Диккенса. Диккенс стойко придерживался того мнения, будто Кэтрин давно хотела оставить его, чувствуя себя неспособной на роль жены и матери. Это могло быть и правдой — хотя у нас нет иных доказательств, кроме слов самого Диккенса, — но не это, конечно же, стало причиной ее ухода. Она наотрез отказалась сохранять разъезд в тайне и выбрала своим доверенным лицом их старого друга Марка Лемана из «Панча». Она должна была жить отдельно, получать пожизненно 600 фунтов в год и поселиться со своим старшим сыном Чарли, хотя последний написал отцу, чтобы тот не оделял его никакими преимуществами перед другими. Приличия могли быть сохранены, по крайней мере внешне, если бы Диккенс случайно не услышал о сплетнях, якобы распускаемых миссис Хогарт и Элен относительно истинной виновницы развода — кстати, считалась ли ею Эллен или Джорджина, до сих пор остается неизвестным. Имя Джорджины было на устах многих клеветников, и не без основания: она ведь заявила о своем твердом намерении поддерживать зятя. Такое поведение родственников привело Диккенса в бешенство. «Мой отец вел себя так, будто у него помутился рассудок», — рассказывала Кэйти много лет спустя. В ярости он решил сделать публичное заявление, обратившись к своим читателям, без которых не мыслил жизни. Все истинные друзья отговаривали Диккенса от этого шага, но его поддержал Дилени из «Таймс». Диккенс отказался материально обеспечить свою жену до тех пор, пока миссис Хогарт и ее дочь не выступят с опровержением своих заявлений.

На первой странице «Домашнего чтения» 12 июня 1858 года появилось разъяснение причин его развода. Своему импресарио в Америку Диккенс послал еще более пространное письмо, где восхвалял Джорджину за все хорошее, что она сделала для его детей, и упомянул «двух злопыхателей» и некую молодую особу: «Я знаю, что она так же чиста и невинна, как и мои любимые дочери». Тон приписки {120} 120 К стр. 264. …тон приписки — в этой приписке, в частности, говорилось: «Я не только разрешаю, но даже прошу Вас показывать прилагаемое письмо и тем, кто относится ко мне доброжелательно, и тем, кто, будучи введен в заблуждение, станет судить меня несправедливо». в постскриптуме фактически толкал к публикации этого письма, и тем не менее он был взбешен, когда оно появилось в нью-йоркской «Трибюн». Он неизменно называл это письмо оскорбительным и через своих адвокатов принес извинения Кэтрин за его обнародование. Многие газеты резко отозвались об этих публичных обсуждениях семейных дел. Как справедливо отмечала одна из них, гласное обвинение Кэтрин в забвении материнских обязанностей — поступок некрасивый, а прозрачный намек на ее умственную ограниченность — вообще ниже всякой критики. И сколь безвкусны все эти сведения о том, как он обеспечил жену: «Что касается денежной стороны дела, то, по моему мнению, все улажено с такой щедростью, как если бы миссис Диккенс была знатной дамой, я же — человеком со средствами».

Очевидно, он чувствовал себя попавшим в западню и был готов на все, только бы добиться освобождения. Самое печальное, что особой необходимости в этом и не было. Вопреки иным утверждениям выставление напоказ семейных дрязг не повредило его репутации — так велика и незыблема была всеобщая любовь к Диккенсу; впрочем, охлаждение одного соратника и открытый разрыв с другим способствовали перемене образа его жизни в следующем десятилетии {121} 121 К стр. 264. …в следующем десятилетии — первый «соратник», несомненно, мисс Кутс, второй — Теккерей, с которым Диккенс примирится в 1863 г., незадолго до смерти автора «Ярмарки тщеславия». «Прохладные отношения» с мисс Кутс лишили Диккенса возможности так же широко, как прежде, заниматься благотворительной деятельностью; зато у него освободились время и силы для публичных чтений. .

осле разрыва с Кэтрин, в оставшиеся ему десять лет, Диккенс круто меняет образ жизни. Он перевозит семью за город. Новых романов публикует все меньше, радикально меняется порывистый, вдохновенный метод его работы над ними. Дилетантская благотворительность и любительские спектакли уступают место иной, теперь уже профессиональной и доходной деятельности — публичному чтению собственных произведений. От прежнего осталось, может быть, постоянное общение с читателями на страницах журнала, хотя и журнал сменился и даже принадлежал ему лично.

Анализируя все эти перемены, мы в первую очередь должны посмотреть на Диккенса — хозяина Гэдсхилла. Наиболее ясное представление о том, что значил для него этот дом, дает письмо к Сэржа, его швейцарскому другу, написанное в январе 1857 года.

«В Гэдсхилле близ Рочестера, графство Кент — в том самом шекспировском Гэдсхилле, где Фальстаф занимался грабежом {122} 122 К стр. 265. …где Фальстаф занимался грабежом — эпизод из хроники Шекспира «Генрих IV», часть I (акт. 1, сц. 2). , — стоит небольшая причудливая усадьба времен королевы Анны. Года полтора тому назад случилось мне проходить мимо с моим помощником по „Домашнему чтению“, и я сказал: „Видите тот дом? Он необычайно влечет меня к себе, потому что еще мальчишкой я считал его (вероятно, благодаря знаменитым старым кедрам) самым красивым домом на свете. Мой бедный отец часто приводил меня сюда и говорил, что если в будущем из меня выйдет толк, то мне, возможно, будет принадлежать или этот, или другой такой же дом. Теперь, проходя — мимо него, я вспоминаю об этом и смотрю — вдруг он сдается внаем или продается; другого такого дома я не видел, и он совсем не меняется“. Мы вернулись в город, мой друг ушел обедать. Утром он является в величайшем волнении и говорит: „Самой судьбой вам предназначен этот дом в Гэдсхилле. Дама, которую я вчера пригласил обедать (миссис Линн Линтон, постоянная сотрудница „Домашнего чтения“), стала рассказывать о тех местах. „Вы их знаете? — спросил я. — Как раз сегодня я там был“. — „Конечно знаю, — сказала она, — и очень хорошо. Я выросла в том самом доме, который называют Гэдсхилл-Плейс. Мой папа был пастором и жил в нем много лет. Он недавно умер и оставил дом мне в наследство, а я хочу его продать“. — „Итак, — говорит мой помощник, — вы обязаны его купить. Теперь или никогда!““ Я купил и надеюсь провести в нем лето, хотя потом, возможно, время от времени буду сдавать его».

После разрыва с Кэтрин эти первоначальные планы изменились. В 1860 году Диккенс продает свой огромный дом на Тэвисток-сквер в Лондоне. Его главной лондонской резиденцией становится квартира над редакцией журнала, и в течение последних десяти лет он лишь изредка снимает в городе дом, потакая своей дочери Мэйми — та любила общество. Поскольку здоровье Диккенса (хотя он и старается этого не замечать) ухудшается, ему иногда приходится избегать светских развлечений. Все же любовь к общению с людьми у него не ослабевает, растет лишь отвращение к английским высшим, кругам.