Шон Иган - David Bowie: встречи и интервью

Фотосессия окончена, и мы удаляемся в студию, где Боуи ставит нам некоторые песни с нового альбома. Он шутит о вещах, которые мне заранее не понравятся. Всякий раз он прав. Тут есть отличный, жесткий евродэнсовый номер «Night Flights», хреновый, манерный кавер на песню Моррисси «I Know It’s Going To Happen», что-то очень странное под названием «Pallas, Athena», в котором Боуи голосом, измененным до неузнаваемости, вновь и вновь твердит о Боге как вершине всего. «Не знаю, о чем это, на хрен», — признает он.

Мы смеемся и пьем чай. Бретт хвалит Боуи за вольное обращение с саксофонным звуком, а Боуи жалуется на снобизм пуристов вокруг этого инструмента. «Как замечательно не понимать, что делаешь! — восклицает он. — Как когда Леннон велел оркестру играть с последней до первой ноты в „A Day In The Life“. Он понятия не имел, каким оскорблением это должно было для них стать». Боуи делится, как он рад снова играть с Миком Ронсоном, и Бретт удаляется отлить.

«Разве он не похож на совсем молодого Джимми Пейджа? — спрашивает Боуи. — Пейдж был сессионным музыкантом на моих ранних записях. Ему, должно быть, тогда лет шесть было! ХАхАха. Бретт так на него похож. Поверь, я точно говорю. Особенно когда улыбается…»

Бретт возвращается, и Боуи ставит нам последнюю песню. Это «Looking For Lester», стремительная джазовая инструменталка, где Боуи доводится поиграть с трубачом Лестером Боуи. Он признает, что песня становится нахальным подражанием колтрейновской «Chasing The Trane».

Песня заканчивается, и, предвосхищая неудобный момент перехода к интервью, Боуи незамедлительно пускается в длинное и сложное рассуждение о постмодернизме. Он начинает с того, как Пикассо в 20-е годы позаимствовал туземные формы из Этнологического музея, развивает свою мысль через недавнюю историю западного искусства и, наконец, довольно витиевато приходит к своей главной мысли:

«Твоя манера исполнения и твои тексты так хороши, что я уверен, что ты еще долго будешь заниматься музыкой, — говорит он Бретту. — Но отдаешь ли ты сам себе отчет, насколько сильно ты связан с аккордовой прогрессией… Ну, совсем не обязательно моей, ты, скорее, где-то из „Roxy Music“».

Бретт, заметно расслабившись, что не он тут правит балом, отвечает, что сама идея постмодернизма всегда казалась ему довольно скучной: «Мы никогда не хотели вызывать в других политические или культурные ассоциации прошлого, как это делают „Denim“ и им подобные. Это сплошная теория. Просто многие вещи из того периода, многие придумки вызывают во мне скорее эмоциональный, чем умственный отклик. Среди множества вещей, которые мы у вас слизали, как… Ну, в особенности как вокал октавой ниже и всякое такое, мне просто нравится, что это делает с песней, как она становится мрачнее от этого.

Но в половине случаев люди говорят нам, что мы звучим, как кто-то, кого я даже не слышал никогда. Так, я ни одной песни не слышал у… Как его там зовут? Джо Браун? Ну знаешь, группа „Cockney Rebel“, у которых я не знаю ничего, кроме „Come Up And See Me“, но все говорят, что мы у них крадем».

Боуи: А, эти… На твоем месте я даже не стал бы признаваться, что это слышал! ХАхАха! Когда Стив прислал мне твою запись, я проигрывал ее без всяких предрассудков, поскольку, хоть я и слышал о тебе, я никогда раньше не слышал тебя. И я подумал: «Похоже на что-то из 70-х», но это чувство быстро прошло. Я очень ясно понимал, что за всем этим стоят светлые умные головы, что ты действительно очень зрелый и способный сочинитель. Хотел бы знать, тебя не бесит соседство с группами вроде «Denim»?

Бретт: Да, еще как, потому что вас начинают помещать в одну корзину, а это на самом деле, скорее, гроб.

Боуи: В наше время ( Говорит он с некоторой неохотой, словно отстраняясь ( переходит на театральный кокни ).) мы там ходили в сапогах на вот таких платформах… Нет, на самом деле, оглядываясь назад, мы были довольно странным узким жанром, потому что, если не считать «The Sweet» и им подобных, нас просто было очень мало. То, что после стало известно как глэм-рок или глиттер-рок с музыкальной точки зрения, никаким движением не было. Все было очень ограниченно. По эту сторону Атлантики был только я, «Roxy», Болан и в какой-то степени, думаю, «Slade».

Бретт: Ты не ощущал себя частью банды?

Боуи качает головой.

Так что только потому, что пришли люди вроде Сьюзи Кватро и принялись вас копировать сделало вас музыкальным движением в глазах истории. Я всегда считал, что люди не правы, когда принимаются говорить о «Боуи, „T-Rex“ и им подобных». Я представлял вашу банду как вы, Игги и Лу Рид, те, кто, скорее, думал, чем…

Боуи: Да, они в итоге стали моей компанией, но сам я всегда отождествлял себя с английской… И в определенной степени с «New York Dolls», но никогда с людьми, вроде, как его там звали? Элизабет Купер. ХАхАха! «Alice Cooper» были просто рок-группой с накрашенными лицами. Я думаю, что они даже не примеряли театральность, пока не увидели английские группы. Для нас они были кем-то вроде Фрэнка Заппы, они не разделяли наше как бы призвание к рок-пародии, и в итоге то, чем занимались некоторые из нас, на их фоне выглядело довольно водевильно.

Бретт: Разве тебе не хотелось тогда сбежать от всего этого?

Боуи: В смысле, с явлением Сьюзи Кватро и Гэри Глиттера и остальных? Да, в итоге, конечно, все это кончилось конфузом. Я в своих боа из перьев и нарядах совсем не хотел походить на Гэри Глиттера и ему подобных, потому что он слишком очевидно был шарлатаном.

NME: По телевизору сейчас идет передача про звуки семидесятых, и все эти глэм-рокеры похожи на старых паб-рокеров, которые сорвали свой куш с третьего или четвертого захода. Помните, как Шейн Фентон переизобрел себя как Элвин Стардаст? Они похожи на наштукатуренные пивные бочки, мне все это помнилось совсем не так. Ностальгия уже совсем не та, что прежде.

Боуи: Именно так. Но в то время мы прекрасно это понимали, и нас страшно бесило, что люди, которые стопроцентно никогда не видели «Метрополис» (революционный черно-белый немой фильм Фритца Ланга об индустриальном обществе, погрузившемся в безумие) и никогда не слышали о Кристофере Ишервуде (авторе «Кабаре»), на наших глазах становились глэм-рокерами.

NME: Бретт, как тебе кажется, ты чему-то учишься на судьбе Дэвида и других культовых героев разных эпох? Стараешься избежать ловушек, в которые попали они?

Бретт: Нет, я никогда так много над этим не думал. Единственное, чего я действительно боюсь, — это превратиться в карикатуру на самого себя, но так случается с каждым, кто хоть немного хорош в своем деле — его начинают понимать превратно, и в том, что видят другие люди, недостает всей сложности оригинала.

Боуи: Это правда, и тогда, давно, наверное, я сам себя обманывал, думая, что не хочу превратиться в клише, потому что это навсегда запрет меня в образе и будет совсем непросто вырваться из него, если я когда-нибудь захочу чего-то другого. Но теперь я отношусь к этому иначе. Теперь я на самом деле думаю, что, возможно, я не хотел стать клише именно потому, что это заставило бы меня всерьез задуматься над тем, кто я такой и чего хочу от жизни. Сегодня у меня есть гораздо более глубокое психологическое обоснование для многих моих поступков в начале 70-х, которые тогда я объяснял интригами в рок-бизнесе и необходимостью действовать, чтобы не попасть мотыльком в свет прожекторов. Но ты сейчас совсем не в той ситуации, когда на тебя навешивают ярлыки.