Роман Неумоев - Повстанческая армия имени Чака Берри

По мере передвижения вглубь девственных лесов лежавших на отрогах этого перевала, Летов объяснял мне свою жизненную теорию. Смысл ее состоял в том, что все человечество делится на две основные категории граждан. Одни, и их большинство, являются, собственно, «людьми» и живут по общепринятым человеческим законам, правилам, распорядку и тому подобное. Живут они так очень уж давно, может аж от сотворения мира. Про них Летов говорит: «…ибо они — люди, и будут жить по-людски и слюнявить друг друга заскорузлыми пальцами».

Другие, это уже, как бы и не совсем люди. Летов их называет, просто — «нелюди». Вот эти «нелюди», к каковым он причисляет и себя, живут среди людей уже тоже довольно давно и постоянно испытывают на себе жуткую ненависть всего остального человечества. За что их ненавидит, это, остальное человечество? Просто за то, что они не такие как все. Другие. Я соглашаюсь, что этого, конечно, вполне достаточно, для подобной коллективной ненависти. Обидно, понимаешь! Все, значит, люди как люди, а эти — «нелюди», особенные, белая кость, голубая кровь. Вот этих, так сказать, «нелюдей» отличает от людей ряд свойств. Оказывается, Летов проповедует обыкновенную философию экзистенциализма. И его «нелюди» это природные экзистенциалисты. Становились постепенно понятны такие его проявления как эгоцентризм, целеустремленность, несентиментальность, крайний индивидуализм и все такое прочее. Для тех, кто незнаком с вопросом, напомню, в чем смысл этой философии.

Экзистенциалисты — и христиане (Кьеркегор, Ясперс) и атеисты (Камю, Сартр, Хайдеггер и др.) — утверждают, что существование предшествует сущности: бытие существуе прежде, чем его можно определить каким-либо понятием, и этим бытием является человек, или по Хайдеггеру, человеческая реальность. Из этого следует, что человек есть то, что он сам из себя делает. Человек — это прежде всего проект, который переживается субьективно… Ничто не существует до этого проекта, нет ничего на умопостигаемом небе, и человек станет таким, каков его проект*…

— Никто и ничто не может повредить «нелюдю» (т. е. природному экзистенциалисту) кроме него самого, — изрекает Егор Летов.

Экзистенциализм отдает каждому человеку во владение его бытие и возлагает на него полную ответственность за существование. Над человеком, следовательно, (вернее, над таким человеком) нет никаких объективных законов, кроме собственных. Над ним не властна никакая «необходимость», никакой, моральный императив. Человек предоставлен собственному своеволию, и это провозглашается как его свобода: «Человек — это свобода».

«Это знает моя свобода, это знает моя свобода. Это знает мое поражение, это знает мое торжество…» — споет Егор Летов гимн своему экзистенциализму через несколько лет.

Однако, такой полный индивидуализм лишает человека критерия достоверности. Достоверность растворяется в субъективном ощущении, игре фантазий и домыслов. Человек оказывается абсолютно одиноким, ибо некому разделить его собственный опыт. Вместе с утратой Бога исчезает всякая возможность отыскать в мире какие-либо ценности.

Не тут ли кроется такая симпатия и понимание Летовым идей Карлоса Кастапеды? У того, если вы помните, все есть, и Дьявол (орел), и бесы, и духи — помощники, и параллельные миры. Одного только нету — Бога.

Экзистенциализм избирает себе в качестве исходного пункта утверждение одного из героев Достоевского: «Если Бога нет, то все позволено»; человеку не на что опереться, ни во вне, ни в себе самом. Это порождает тревогу, страх, отчаяние. Это и есть «философия горделивого отчаяния». Человек «заброшен», покинут, предоставлен самому себе, он «обречен быть свободным». У него нет никаких моральных предписаний и обязательств, ровным счетом ничего, чем он мог бы оправдаться. Он принимает лишь то, что зависит от его воли. Он бесконечно рискует. Ничто не может спасти его от себя самого.

И это воистину так. Раз уж омские кгбэшники не смогли спасти от себя самого нашего «нелюдя», Егора Летова, то уж чего тут и говорить.

По Хайдеггеру, постоянное, задевающее человека, достающее его, ему врученное пребывание («присутствие») в его отношении к смерти определяется ужасом. Ужас — обморок сознания, «застывание» перед Ничто, перед перспективой тотального самоуничтожения.

Для иллюстрации этого, Летов приводит мне цитату из фильма Фрэнсиса Капполы «Апокалипсис сегодня», где главный герой и выражает эту идею словами: «Ужас, ужас и моральный террор…»

Так ведь это квинтэссенция философии питающей весь так называемый, русский рок! Не так ли?

Тут на ум опять приходит гениальный Достоевский, предвидевший всю эту петрушку больше ста лет назад.

Один из его героев говорит: «Что удерживает человека от самоубийства? Две вещи. Одна очень маленькая. А другая — очень большая. Но и маленькая, тоже, очень большая. Маленькая — это боль. А большая — это Бог. А вы знаете, что такое Бог? Бог — это страх боли смерти! Но и это, все равно…»

На мои возражения и несогласие с подобной жизненной философией, Егор смеется:

— Ну, ты Ромыч — человек!.. И это звучит как снисходительная жалостливая насмешка. Нет это, мол, не страшно. Просто уж так, вот получилось. Не повезло Ромычу. Не тем родился. Становится все обиднее. Во мне начинает просыпаться представитель той, остальной части человечества, что искони ненавидит «нелюдей» и старается изобрести для них различные формы геноцида. Но я, пока еще стараюсь держать себя в руках. Летов мне, по-прежнему, очень даже, во многом, симпатичен. Хочется быть по отношению к нему добрым и участливым. И я стараюсь заставить себя улыбаться в ответ и продолжаю потеть под тяжестью огромного рюкзака.

Какой же из этого всего напрашивается вывод? Лишь перед лицом смерти человек обретает свое подлинное бытие: последнее, таким образом, является «бытием-к-смерти». Это «подлинное бытие-к-смерти» есть осмысленный опыт смерти как возможности. Через эту возможность осуществляется «целостность пребывания человека». Поскольку смерть есть единичная, субъективно — «моя» смерть, она в то же время для человека есть и безусловно «самая своя» «собственная» возможность, свобода par exellence. Поэтому лишь через опыт смерти человек обретает свою свободу. В этой «свободе к смерти» человек и осуществляет фундаментальное призвание быть собой, обрести подлинную аутентичную «экзистенцию»: только на границе со смертью «пребывание» человека может осмыслить и осуществить себя как самостоятельное, «свое» бытие.

Напротив, забвение и «уклонение» от смерти, спровоцированное «трусливым страхом», искажают экзистенциальный ужас, взывающий к подлинности человеческого «я», и закабаляют человека множеством условностей и уловок, направленных на то, чтобы скрыть Ничто.