Аркадий Панаев - Князь Александр Сергеевич Меншиков. 1853–1869

Александр Сергеевич многих, конечно, не жаловал, но не имел обыкновения ни над кем издеваться. Между тем ему приписывали остроты на счет некоторых сановников, и тем поселяли разлад между ними и князем. Правда, он иногда шутил над иными сановниками, но шутки эти никогда не роняли их достоинства. Так, однажды, говоря о Сайминском канале, сооруженном его заботами, Александр Сергеевич сказал, что в награду за то он испросил у государя разрешение носить мундир путей сообщения, чтобы тем возбудить ревность в их главноуправляющем, и надевал этот мундир, чтобы подразнить П. А. Клейнмихеля, к которому, однако же, всегда питал уважение, как к человеку преданнейшему государю и исполнительному, усердному служаке. Помню, что, во время болезни графа Петра Андреевича, князь, с большим к нему участием, постоянно справлялся о состоянии его здоровья. Ненависть, будто бы существовавшая между Меншиковым и Клейнмихелем, более нежели сомнительна. Самое благоговение князя к особе государя не могло дозволить Александру Сергеевичу дерзко глумиться над человеком, особенно любимым покойным императором.

Был, правда, один сановник и уже окончивший земное свое поприще, к которому князь Меншиков питал непримиримую ненависть, неослабное отвращение; чье имя произносил с презрением, ни от кого не скрываемым. Сановник этот был фельдмаршал граф Дибич-Забалканский. Александр Сергеевич никогда не забывал — 29-е мая: день годовщины кончины Дибича, приглашая к себе гостей на обед. В этот день, единожды в год, подавалось шампанское и, по наполнении бокалов, князь произносил:

— Сегодня годовщина дня, в который издох Дибич! В память счастливого дня, в который Россия избавилась Дибича, я, раз в год, пью у себя в доме шампанское!

Слово «издох» тем страннее звучало в устах князя, что он, вообще, никогда не употреблял при разговоре резких или бранных слов. Мы, люди к нему близкие, знали его обычай за обедом 29-го мая и к странному тосту в позор усопшего привыкли: но гостей посторонних это всегда поражало. Распространение в обществе ненависти к памяти Забалканского видимо был приятно князю. Никогда не распространяясь о своих отношениях к покойному, князь никогда не объяснял мне, в какой степени Дибич заслуживал подобного отзыва. Судя по официальности выражения злобы к фельдмаршалу, можно предполагать, что причины эти, в свое время, не были даже и тайною [32].

После Крымской кампании, как известно, довольно часто стали появляться в печати статьи, в которых о деятельности князя Меншикова находились не совсем для него выгодные и, самое главное, далеко не правдивые отзывы; многие из приближенных к нему лиц намеревались печатно защищать Александра Сергеевича. Он, однако же, от этого постоянно их удерживал, и, наконец, раз и навсегда объявил, что, во избежание полемики, предоставляет своим недоброжелателям писать о нём что кому угодно.

— Стоит ли на это обращать внимание? — говорил князь, — на всякое чиханье не наздравствуешься. Для дельной, фактической защиты нужны документы, обнародовать которые еще не пришло время. Придет пора, будут открыты архивы и история свое дело сделает.

В числе первых статей, написанных в тоне враждебном князю, появилась одна, написанная приверженцем Кирьякова. Вскоре по её напечатании. Александр Сергеевич сказал мне, что к нему приходил офицер генерального штаба с извинением, что статья написана им при совершенном неведении подробностей о действиях князя, но под диктовку Кирьякова. Досадуя на свою оплошность, желая ее загладить, автор статьи просил князя сообщить ему необходимые сведения и документы для составления другой статьи, в опровержение первой. Способности, замеченные князем в авторе, расположили к нему Александра Сергеевича, и хотя он никаких документов ему не передал, но, в виду намерения офицера собирать материалы для Восточной войны, предложил ему обратиться с расспросами ко мне, как к очевидцу. Офицер этот, некто Сокович, воспользовался предложением князя и записал некоторые из сообщенных мною сведений, но не знаю, воспользовался ли он ими, так как мне не случалось читать какой-либо статьи с изложением фактов, сообщенных мною.

Кроме упомянутого Соковича, к князю являлись еще многие другие лица с настоятельными просьбами о дозволении воспользоваться находившимися в руках Александра Сергеевича документами, но ни одна из этих просьб не была уважена. Между тем, князь сам приводил все свои материалы в порядок, размещая их в переплеты особого устройства. Эти переплеты состояли из корешков разных форматов, со стальными иглами внутри, на которые накалывались листы, перемещаемые в каком угодно порядке. Так были переплетены князем все его бумаги, перевезенные им постепенно в Петербург, из Москвы и из его деревень. К концу жизни Александра Сергеевича в его кабинете были сосредоточены все важнейшие документы за всё время его служебной деятельности. Он сохранял эти драгоценные для истории материалы в особом помещении и при таком удобном подборе в хронологическом порядке, что при пользовании документами не могло бы встретиться ни малейшего затруднения. К сожалению, при жизни князь не успел сделать никаких распоряжений относительно этого драгоценного собрания исторических материалов. В день его кончины, кабинет Александра Сергеевича, по общему положению для кабинетов государственных деятелей, был опечатан; затем, особою комиссиею все бумаги, в нём находившиеся, были отобраны. Комиссия, конечно, не имея в виду соблюдать систему порядка, заведенную покойным, невольно нарушила хронологическую связь между документами, так что приведение их в прежний порядок ныне почти немыслимо… Немаловажная утрата для отечественной истории.

В феврале 1860 года, тогдашний военный министр, Николай Онуфриевич Сухозанет, из любезности к князю, препроводил к нему рукопись статьи генерала Ф. К. Затлера, для прочтения и дозволения напечатать ее в «Русском Инвалиде». По прочтении статьи, князь возвратил ее Сухозанету при следующем письме, от 1-го марта 1860 года:

«Принося мою чувствительную благодарность за препровождение этой статьи для моего предварительного прочтения, я спешу уведомить вас, милостивый государь, что если цензура не встречает препятствий к напечатанию, то и я не вижу затруднений к напечатанию её в «Русском Инвалиде», на том простом основании, что не всё то истина, что печатается.

В статье генерала Затлера заключается предположение его, представленное мне в то время, когда начертанный до его прибытия план действий к доставке провианта к армии приводился уже в исполнение. Об этом он умалчивает. Не совсем также правдивы его показания о херсонском губернаторе, который, от 31-го декабря 1854 года за № 16471, уведомлял меня, что он уже распорядился высылкою требуемых подвод и, для личного наблюдения за этим, сам отправился на место.