Мариам Ибрагимова - Имам Шамиль

— Господин майор, честь имею представиться — Гаджи-Али, полковник армии имама.

— Личный адъютант его сиятельства главнокомандующего генерал-фельдмаршала князя Воронцова — майор Гребнев, — представился в свою очередь офицер.

— Мы от имени Шамиля приехали просить разрешения главнокомандующего отпустить хирурга господина Пирогова на несколько часов в Дараду, чтобы он, если это возможно, оказал помощь тяжело раненному наибу.

— Я доложу вашу просьбу главнокомандующему, — ответил адъютант и, повернувшись на калбуках, четко отбивая шаг, направился к штаб-палатке.

Через некоторое время адъютант в сопровождении тех же лиц явился вновь. Он стал на прежнее место в той же позе, гордо вскинул голову и, не глядя на парламентера, сухо, коротко ответил:

— Приказано отказать.

— Может быть, фельдмаршал не доверяет нам, в таком случае я останусь у вас в качестве заложника до возвращения хирурга, — сказал Гаджи-Али.

Но адъютант, даже не дослушав до конца предложение, резко повернулся и стал удаляться.

— Я так и знал, — заметил с грустью хаким Али.

— Конечно, — добавил Хаджияв, — на их месте, может быть, и имам поступил бы так же.

— Нет, наш имам не поступил бы так, — возразил Гаджи-Али Он продолжал стоять в раздумье.

Тогда хаким Али, обратившись к нему, сказал:

— Вот если бы мы попросили самого Пирогова…

— Как его попросишь? Он ведь не в собственном доме… Вы же знаете, что согласно порядку положено обращаться по инстанции. Рассуждать теперь нечего, поехали обратно.

Опечаленные отказом, парламентеры уселись на коней и не торопясь повернули в сторону Дарады. Они знали, что имам тоже будет огорчен отказом. Ведь он из-за тяжелого состояния Умалата до сих пор сидел в Дараде.

Не успели парламентеры отдалиться на версту от лагеря русских, как Хаджияв, ехавший позади остальных, оглянувшись, увидел странного всадника. Человек в длинном сером сюртуке, в соломенной шляпе с широкими полями, в брюках навыпуск неумело восседал, растопырив ноги, на неуклюжей большеголовой коротконогой лошаденке, которая, несмотря на то, что всадник усердно хлестал ее тоненькой плетью, невозмутимо, лениво продолжала шагать, не обращая внимания на торопившегося седока.

— Диво! — воскликнул с улыбкой Хаджияв, останавливая коня. Товарищи его, тоже оглянувшись, остановились. — Клянусь аллахом, — продолжал удивленный Хаджияв, — ничего подобного в жизни мне не приходилось видеть.

— Это, наверное, ихний поп, — сказал хаким Али, разглядывая странного человека из-под руки.

— Нет, это не кашиш, — возразил Хаджияв. — У кашиша волосы длинные, иногда заплетенные косичкой, и бородка. А этот с бакенбардами, франтоватый.

— К тому же, — добавил Гаджи-Али, — у него мужественные черты лица, несмотря на то что на лошади сидит как мешок.

— Скорее всего это какой-нибудь чиновник, — продолжал гадать хаким Али. — За спиной у него большая сумка.

Странный всадник приближался. Парламентеры молча ожидали его. Гаджи-Али, заметив насмешливую улыбку на лице веселого Хаджиява, предупредил его:

— Послушай, сделай серьезное лицо. Чего оскалил зубы и сияешь, как начищенный медный таз?

— Здравствуйте, господа! — воскликнул путник, подъехав к парламентерам.

— Здравствуйте! — ответили горцы.

— Не вы ли приезжали в лагерь за врачом?

— Мы, — ответил Гаджи-Али.

— Так вот, мне доложили об этом лишь после того, как вам было отказано. Крайне возмущен, прошу извинения. Я как человек гражданский, то есть не подчиненный непосредственно командованию, волен в своих действиях в пределах законных прав. Прошу доставить меня к нуждающемуся в помощи хирурга.

— Мы просили Пирогова, — нерешительно промолвил недогадливый хаким Али.

— Я и есть Пирогов Николай Иванович, — с улыбкой ответил странный наездник.

Парламентеры недоуменно переглянулись.

— Что он говорит? — спросил Хаджияв, не понимавший по-русски.

— Говорит, что он есть тот самый хаким, за которым мы ездили, — объяснил Гаджи-Али.

— Раз он так говорит, наверное, он и есть тот хаким, — согласился Хаджияв.

— Мы очень благодарны вам, господин Пирогов! Надо торопиться, наиб в тяжелом состоянии, — сказал Гаджи-Али, беря за уздцы ленивую клячу знаменитого хирурга.

— Пожалуйста, поосторожней, я ведь верховой ездой не увлекался, боюсь свалиться, — предупредил Пирогов.

Гаджи-Али ехал рядом с Пироговым.

— Удивляюсь, как чисто, без всякого акцента вы говорите по-русски, — сказал ему Николай Иванович.

Но бывший ротный фельдшер, облаченный в одежду горца, так и не признался великому хирургу в том, что он его соотечественник, плененный когда-то Шамилем, принявший ислам, женившийся на аварке и разделяющий теперь участь народа этой страны.

Вскоре парламентеры с Пироговым въехали в Дараду, в обширный двор дома, расположенного недалеко от сельской площади. Навстречу с веранды во двор спустился Даниель-бек. Опередив его, два нукера подбежали к лошади Пирогова и стали у стремени. Когда хирург слез с коня, Даниель-бек, подойдя к нему, сказал:

— Здравствуйте, господин Пирогов! Не думали, что вы приедете. Имам очень тронут вашим вниманием.

Пожав протянутую руку, хирург ответил:

— Так могло случиться по причине, не зависящей от меня, но слава богу, как видите, я к вашим услугам.

— Заходите, пожалуйста, — Даниель-бек распахнул дверь в саклю.

В просторной кунацкой на постели, разостланной на полу, лежал раненый. Лицо было бледным. Меж бровей залегла глубокая складка страдания. Пирогов осторожно подошел, присел на корточки, пощупал пульс: сто двадцать. Потрогал лоб — сильный жар.

Умалат, широко открыв глаза, разглядывал незнакомого человека.

— Это большой хаким, его вызвали специально, чтоб помочь тебе, из лагеря русских, — объяснил Гаджи-Али.

Больной что-то пробормотал в ответ и вновь закрыл глаза.

Пирогов поднялся, посмотрел на глиняные и медные чаши, кувшинчики с каким-то зельем и отварами из трав.

— Перенесите больного поближе к окну, — сказал он, обращаясь к Гаджи-Али.

С помощью хозяина и нескольких горцев, стоявших рядом, больного вместе с постелью перенесли и положили посередине комнаты напротив окна.

— Вы двое останьтесь, — Пирогов глянул на Али и хозяина, — остальные пусть выйдут.

Николай Иванович вымыл руки, протер спиртом и стал осматривать рану и повязку, которую успел снять Али. Шея, надплечье и плечо были опухшими. Ниже правой ключицы зияла рана, из которой торчала матерчатая турунда. Пирогов пинцетом извлек ее, понюхал.

— Турунда с мышьяком, — пояснил Али.

— С мышьяком? — удивленно переспросил хирург.

— Да, горцы во все раны вкладывают турунду с мышьяком, все же это дезинфицирующее средство. Правда, мышьяк вызывает некроз тканей, но тем обеспечивает и отток гноя из раны, — объяснил бывший ротный фельдшер.