Мариам Ибрагимова - Имам Шамиль

Хирург ничего не ответил, только покачал головой. Затем взял в руки металлический зонд и, введя его в рану, стал ощупывать пулю. Раненый болезненно корчился.

— Потерпите, голубчик, потерпите, — приговаривал хирург. — Вот она, прошла под ключицу и застряла у плечевого нервного сплетения. Оттого резкие боли. Ну что ж, попробуем извлечь.

Тут же на полу, стоя на коленях, Пирогов оперировал. Раненый то терял сознание, то громко стонал, приходя в себя. Лицо больного покрылось крупными каплями пота. Но и по лбу хирурга струился пот.

Полтора часа длилась операция. С трудом разогнул Пирогов колени, поднимаясь с пола.

— Фу! Ну вот и слава богу! — сказал он, вздохнув.

— Ну как, рана опасная? — спросил Даниель-бек.

— Думаю, все обойдется, а там бог знает, — ответил Пирогов, разводя руками. — Я оставлю кое-какие лекарства, дезинфицирующие средства и перевязочный материал. Только, пожалуйста, прошу, никаких турунд с мышьяком не вставляйте больше, ибо, если мышьяк разъест стенку крупного сосуда, раненый погибнет от кровопотери, — пояснил он, обращаясь к Гаджи-Али.

Пирогов стал доставать перевязочный материал, склянки и порошки из санитарной сумки.

— А впрочем, оставлю все, — сказал он и высыпал содержимое сумки на угол одеяла.

Уложив инструменты, он наклонился к больному и вновь стал ощупывать пульс. Умалат, видимо, почувствовал некоторое облегчение и, с благодарностью глянув на хирурга, пожал ему руку.

— Ну, голубчик, прощайте, выздоравливайте, да хранит вас господь! — сказал Пирогов на прощание.

Даниель-бек пригласил хирурга в соседнюю комнату. Здесь на полу была разостлана серая льняная скатерть. На ней стояли деревянные и медные блюда с кусками отварного мяса, чесночным тузлуком и галушками.

Когда большой хаким вошел, сидевшие у скатерти горцы поднялись. Один из них, величественный, с каким-то особенно проницательным выражением голубовато-серых глаз, благородными тонкими чертами лица, с коротко подстриженной рыжей бородкой подошел к Пирогову и, что-то пробормотав, пожал руку. Гаджи-Али указал почетное место гостю на большой подушке.

— Садитесь, пожалуйста, Николай Иванович, разделите с нами трапезу, — сказал он.

Вместе с Пироговым к сидящим присоединился и проголодавшийся за день Али. Ели молча. Николай Иванович поглядывал на величественного горца, который так аккуратно резал маленьким ножом кусочки мяса, ел неторопливо, а после того, как все насытились, поднял руки с благодарственной молитвой.

— Мне пора, уже садится солнце, — сказал русский гость, поднимаясь.

— Останьтесь до утра, отдохните, потом проводим вас до места, — предложил Гаджи-Али.

— Не могу, — отказался Пирогов.

— Пусть он осмотрит еще нескольких больных, — обратился к Гаджи-Али хозяин дома.

— Неудобно просить об этом. Мы ведь пригласили его помочь одному. Да и нет у нас таких тяжелых, как Умалат, — возразил Гаджи-Али.

В это время в комнату вбежал хозяйский сын. Обратившись к величественному горцу, мальчик стал быстро говорить. Лицо его было испуганным. Величественный человек сделал распоряжение, обратившись к Даниель-беку. Последний поспешил к выходу, за ним последовали остальные.

Спустившись по лестнице во двор, Даниель-бек с группой мюридов и нукеров быстро поехал по дороге, ведущей вниз. На небольшом расстоянии от селения, окруженная отрядом мюридов, стояла сотня русских казаков с двумя офицерами.

Когда Даниель-бек подъехал к ним, один из офицеров возмущенным тоном спросил:

— По-русски понимаете?

— Да, — ответил Даниель-бек.

— Где находится хирург Пирогов?

— Здесь, в селении, жив, невредим, собирается выезжать.

— Передайте ему, пусть немедленно следует за нами, таков приказ главнокомандующего.

— Хорошо, передам, — ответил Даниель-бек, поворачивая коня обратно.

Войдя в саклю, где хозяева с гостем ждали его возвращения, Даниель-бек сказал, обратившись к хирургу:

— Господин Пирогов, главнокомандующий прислал за вами сотню вооруженных казаков с двумя офицерами.

— Ох эти мне вояки!.. Ничего не поделаешь, на сей раз придется подчиниться, — с улыбкой сказал Николай Иванович и направился к выходу.

Величественный горец вышел следом на веранду. Здесь он остановился, склонил голову и, еще раз протянув Пирогову руку, сказал несколько слов по-аварски. Гаджи-Али поспешил перевести:

— Он благодарит вас и говорит, что завидует правительству, которое имеет таких умелых мастеров врачевания.

Николай Иванович пожал руку величественного горца и, сделав низкий поклон, быстро спустился по лестнице.

Во дворе Салих подвел большому хакиму белого коня с дорогим седлом, украшенным серебром.

— Это вам, Николай Иванович, подарок от имама, — сказал Даниель-бек.

— Что вы, что вы, господь с вами! Никаких подарков сроду не брал и не возьму. Лучшая благодарность для меня — простое спасибо, — сказал Пирогов.

— Тогда хоть сядьте на этого коня, доедете до места, а там как захотите, — предложил Гаджи-Али.

— Нет уж, увольте, ни за что не сяду. Откровенно говоря, боюсь ретивых животных. Плохой я наездник. Пусть этот прекрасный конь носит более достойного, а я обойдусь своей кобылкой. Из сотен лошадей в обозе специально ее для себя выбрал.

— Ну что ж, воля ваша, — сказал Гаджи-Али. Обратившись к одному из нукеров, он велел подвести гостю его косматую клячу.

Бывшие парламентеры в прежнем составе, но уже без белого флага, в полном вооружении сели на коней, чтобы проводить большого хакима до места. Увидев Пирогова, выезжающего из аула в окружении горцев, офицеры с казачьей сотней, не дожидаясь его подхода, повернули обратно.

Солнце садилось за белую зубчатую гряду далеких гор. Свежий воздух был полон ароматов альпийских трав. В лощине, где протекал небольшой ручей, многоголосым хором разливали печальную трель горные лягушки. Настроение у Пирогова было отличное. Он говорил спутникам:

— Право же, прекрасен ваш край. Вначале он показался мне ужасным, хаотическим нагромождением однообразных голых вершин. Горы казались грозно вздыбленными, окаменевшими волками, преграждающими путь пришельцам. И люди представлялись суровыми и угрюмыми. Только теперь, приглядевшись поближе, я увидел истинную поэзию величественной природы, в которой так гармонично сочетается неприступное величие с доступной простотой, грозная суровость с мягкой нежностью, леденящий холод с палящим зноем. Страна крайностей и чудес с великолепным народом, достойно воспетым лучшими поэтами России.

На вершине, через которую шла дорога, Пирогов остановил свою клячу и, обернувшись, глянул на аул, залитый лучами заходящего солнца. На крыше того дома, где он оперировал раненого, как монумент, стоял величественный горец в черной черкеске, высокой папахе, обвязанной белой чалмой.