Мариам Ибрагимова - Имам Шамиль

Так лежал он день, другой. Окружение сотен таких же, как он, калек постепенно успокоило его, тем более что среди русских были такие, которые весело смеялись и шутили друг с другом. Это вначале удивляло наиба, а потом и сам он начал улыбаться, когда кто-нибудь из мюридов вспоминал смешные истории.

Когда появлялся главный врач, Байсунгур взволнованно отвечал на его приветствия:

— Идрастуй пожалуста!

Первое слово он знал давно, второе — «пожалуста» — он заучил в лазарете. Наиб удивлялся, не понимая, почему у главного врача два имени. Одни называли его господин Пирогов, другие — Николай Иванович. Наконец он решил, что имя Пирогов происходит от местности, селении, откуда тот родом.

Байсунгур видел большое уважение и почтение, с каким обращались даже офицеры к главному врачу. Но особенно трогало чеченского наиба то, что этот русский человек с одинаковой заботой и любовью относился к раненым горцам и солдатам, к рядовым и офицерам. Байсунгур думал о том, что сумеет ли теперь или когда-нибудь словом или делом выступить против русских. Он повторял про себя: «Нет, оказывается, наказания тягостнее добра, сделанного тебе великодушным врагом».

Через три недели из Дарады пришло радостное известие. От имама явились посланники к главнокомандующему с предложением обменять пленных русских солдат на подобранных в Салтах раненых мюридов.

Воронцов дал согласие.

В день обмена, когда в сопровождении вооруженного отряда горцев прибыли оседланные кони и арбы для раненых, Байсунгур, прощаясь с лекарями и помощниками лекарей, санитарами и ранеными солдатами, сказал через переводчика:

— Я не думал, что вы такие хорошие. Видимо, простые русские люди тоже вынуждены приказами правителей идти против нас, так же как идут наши против вас. Клянусь аллахом, я убедился в том, что гяуры и мы могли бы крепко дружить. А тебя, врач, отныне будет хранить твой бог и наш аллах, которого я буду неустанно молить, — сказал Байсунгур, обращаясь к Пирогову.

Знаменитый хирург с лекарями проводил подопечных азиатов.

Шамиль в знак благодарности сверх обещанных солдат вернул и двух молоденьких офицеров, боевое крещение которых из-за горячности юношей окончилось печальным пленом во время штурма Салтов.

Прибыв на арбе в Дараду, Байсунгур на костылях отправился к имаму. Шамиль поднялся навстречу беноевскому наибу, подал ему подушку, помог сесть. Имам в Дараде остановился в доме зажиточного узденя. Расспросив наиба о состоянии здоровья и самочувствии, он мягко упрекнул его в непослушании.

— Неоднократно предупреждал тебя не торчать постоянно на линии огня и на крепостной стене, когда в этом нет нужды.

— Но ведь не брала меня пуля, не доставала сабля. Значит, суждено было этому случиться у стены Салтынской крепости, — с грустью ответил Байсунгур.

— Слава аллаху, что жив остался, приделаем деревянную ногу, ходить будешь, округ будет за тобой. А вот Умалат, — Шамиль кивнул на дверь, ведущую в соседнюю комнату, — наверное, не выживет, тяжелый очень.

Байсунгур встал, опираясь на костыль и палку, направился в соседнюю комнату. Ичкерийский Умалат лежал на полу в углу комнаты. Правое плечо и грудь были перевязаны лоскутом белой материи. Красное сатиновое одеяло было откинуто. Немного отекшая правая рука неподвижно лежала на подушке. Черты бледного лица были заострены. Когда к нему подошел Байсунгур, Умалат открыл глаза, долго пристально смотрел на соотечественника, затем, страдальчески оскалив зубы, криво улыбнулся, протянул левую руку для пожатия.

— Умалат, брат мой, да сохранит тебя аллах, не легче тебе?

— Нет, Байсунгур, с каждым днем тяжелее становится, видно, конец подходит.

— Это ведомо только владыке. Я тоже так думал, когда меня в лагере русских связали по рукам и ногам и усыпили таким лекарством, от которого я чуть не уснул навеки, и даже не почувствовал, как отпилили кость ноги и зашили кожу, как старый чарык. И как видишь, выжил. И ты выживешь.

— Нет, я рад был бы умереть, и как можно быстрее, чем так мучиться.

Тогда Байсунгур, обратившись к Шамилю, сказал:

— Имам, если наши хакимы [59] Хаким — врач, лекарь. не в силах помочь ему, давай позовем, давай попросим главного хакима русских.

— Откуда мы его возьмем?

— Оттуда, откуда привезли меня. Там есть главный над всеми врачующими. Он прибыл в горы недавно и, говорят, на время. Большой мастер своего дела. Я слышал, что он лечит самого царя. Отрезал и отпилил мою ногу так, что я и не почувствовал. Но дело не в одном мастерстве, главное то, что он человек особенный. К нам относился как к родственникам, приветливо и ласково. Уважают и слушают его там больше самого генерала. Позови его к Умалату.

— Не отпустят, да и сам он не согласится приехать к нам, — ответил Шамиль.

— А я думаю, согласится, человек с такой доброй душой не может отказать в помощи.

— Как зовут его?

— Одни называют Николай Иван, как самого царя, другие — господин Пирогов, по месту, откуда он родом.

— А как точнее, лучше?

— Я думаю, не ошибемся, если назовем — Николай Иван господин Пирогов.

— Хорошо, я пошлю за ним людей, но не верю в то, что он изъявит желание приехать.

— Надо хорошенько попросить, сказал «пожалуста», что, мол, так и так, надо очень помочь важному наибу, которому грозит смерть. А если откажут, ничего не поделаешь, хоть легче будет от сознания того, что старались.

Шамиль вызвал к себе хорошо знавшего русский язык Гаджи-Али, лекарского помощника из русских, принявшего ислам, хакима Али и Хаджиява.

— Возьмите с собой белый флаг, оденьтесь в праздничные одежды. Оружие можете не брать, только кинжалы. Отправитесь в лагерь русских, обратитесь к главному генералу, попросите его, чтобы разрешил самому большому хакиму приехать к нам для оказания помощи тяжело раненному наибу Ичкерии Умалату.

Утро было ясное, теплое. В Дараде, превращенном в лагерь-стоянку войск имама, было необыкновенно оживленно. Три хорошо одетых всадника, при орденах, с полосками серебряных эполет на левом плече, безоружные, с белым флагом выехали из аула и повернули коней на дорогу, ведущую в Салты. Ехали они быстро, торопя горячих коней.

Русские дозорные, видя невооруженных горцев с белым флагом, пропускали их беспрепятственно. На подъеме почти у самого лагеря парламентеры осадили коней и остановились на некотором расстоянии. Караульные, заметив их, сообщили дежурному по лагерю и в штаб главнокомандующего. Когда личный адъютант доложил фельдмаршалу Воронцову о прибытии парламентеров от Шамиля, главнокомандующий ответил:

— Ну что ж, пойдите спросите, чего они хотят.

Адъютант с двумя штабными офицерами и десятком донских казаков направился к посланцам. Парламентеры спешились, пошли навстречу. На расстоянии нескольких шагов друг от друга остановились. Тогда адъютант Воронцова сделал шаг вперед. Гаджи-Али тоже отделился на шаг от своих, сделал легкий поклон головой и заговорил на русском языке: