Мариам Ибрагимова - Имам Шамиль

Если глянуть с высоты Гуниба вниз, то окрестные голые хребты кажутся зелеными волнами бушующего океана. Между ними в глубине мрачного ущелья глухо клокочет Кара-Койсу, сбегая с заснеженных высот Большого Кавказа.

Стальная гора Гуниб имеет и верхнее плато. Крутая каменистая тропа ведет к ней. Здесь, кажется, солнце и звезды можно достать рукой. Воздух чист и прозрачен. С высшей точки Верхнего Гуниба Нагорный Дагестан виден как на ладони. С одной стороны вдали белеют ледяные громады Богосского массива, с другой — заснеженная гряда Большого Кавказа. Крутым горбом упирается в небо Тли-меэр, спокойно дремлют пирамиды и плато Турчи-Дага. Отсюда видна узкая голубая лента рассеченного мечом аллаха Карадахского ущелья. Всюду царит первозданный покой.

Шамиль еще в первые годы борьбы обратил вдумчивые взоры стратега на естественную крепость — Гуниб-Даг. Перед тем как воздвигнуть Новое Ахульго, он не раз оглядывал величавый Гуниб. После падения Ахульго телетлинский наиб Кебед-Магома нашел убежище на Гунибе. В 1851 году Шамиль вновь вернулся к Гунибу. На верхнем плато он построил дома и мечеть. Вскоре здесь, у подножий зеленых холмов над крутыми обрывами, повисли сакли. Их оконца, словно бойницы, были обращены к глубокому рву, прорытому могучей рукой природы. В глубине аула высилась сторожевая башня. От нее шел подземный ход в горы. Еще до ухода из Караты имам отправил на Гуниб с двумя сотнями верных муртазагетов своего младшего сына Магомеда-Шафи. Они немедленно приступили к укреплению подступов к Гунибу. Теперь это было единственное место, где Шамиля и его сподвижников приняли с распростертыми объятиями. Вместе с имамом в грозный приют, чтоб разделить с ним тяжелую участь, пришли самые преданные друзья, товарищи, сподвижники, единомышленники, такие, как бывший казначей Юнус, Муртади-Али, Галбац каратинский, племянник Ибрагим, Салих, Дибир андийский, Дибир хунзахский, Нур-Магома согратлинский, Инкау, верный чеченец — одноногий, одноглазый ветеран беноевский Байсунгур с двумя сыновьями, и другие. Эта горсточка героев решила противопоставить себя многотысячной вооруженной до зубов царской армии.

Лихорадочно кипела работа в поднебесном гарнизоне имама. Трудились все от мала до велика. Но обороняться было нечем: всего четыре пушки, и те без колес. Немного боеприпасов и пороху. Зато было много камней. С утра до ночи их собирали женщины и дети, в том числе жены и дети имама. Их укладывали высокими пирамидами повсюду над обрывами и даже в недоступных местах. Камни уравнивались по силе с пушечными ядрами. Не было продовольствия. С первых дней имам и его люди довольствовались, как птицы, горсточками жареных зерен, съедобными травами и ягодами. Слишком мало было людей. Караульные посты ставились только на самых опасных, более доступных для врага участках. Люди стояли насмерть. Шамиль приготовился к обороне. Были подорваны все скалы, где представлялась малейшая возможность для подхода. Пороховыми взрывами были разрушены и загорожены все тропинки, вьющиеся вдоль Кара-Койсу. Завалы, каменные стены с бойницами, башни в два-три яруса поднимались на всех подступах к последней цитадели.

Имам с ранней зари до позднего вечера наблюдал за живым кольцом, сомкнувшимся вокруг подошвы Гуниба. В знак непримиримости и вызова с восходом солнца он посылал пять-шесть ядер в лагерь противника. В свою очередь осаждаемые, спрятавшись за естественными прикрытиями, старались всякий раз снять штуцерным огнем каждого, кто осмеливался показаться на гребне.

Врангель медлил со штурмом. Согласно приказу главнокомандующего он пытался начать переговоры с Шамилем, но тот отказывался категорически. Наконец 14 августа имам отправил Юнуса на встречу с парламентерами, которых возглавлял помощник командира дагестанского конного полка Али-Хан Гусейнов.

Вышедший на переговоры казначей заявил:

— Гуниб — гора высокая, на ней мы, над нами аллах, под горой вы, рукава засучены, лезвия оголены, начинайте.

Тогда Врангель снова послал на переговоры с имамом пленных — Хаджиява, Мухаммед-Тахира и слепого кулинского арабиста Магаму. С белым флагом, в сопровождении конвоя, они медленно шли по единственной тропе, которую зорко охраняла сотня мюридов. Конвоиры остановились внизу, трое поднялись на плато. Они хотели войти в башню, в которой был имам. К парламентерам вышел Инкау. Он сказал:

— Шамиль запретил пускать всякого, кто не захочет остаться с ним.

— Я останусь и умру здесь, — сказал слепой.

— Я тоже! — воскликнул Хаджияв, решительно шагнув в сторону башни.

— И я покидаю вас! — закричал Мухаммед-Тахир офицеру конвоя, оставшемуся внизу.

— Не имеете права! — воскликнул офицер, берясь за пистолет. Мюриды, обступившие парламентеров, выхватили кинжалы. Видя, что дело плохо, офицер вложил оружие в кобуру.

Тогда Хаджияв сказал:

— Мы не сдались вам в плен по доброй воле, а были взяты насильно, значит, не являемся изменниками ни для имама, ни для вас. Впредь на переговоры посылайте людей, присягнувших вам в верности, таких, как Даниель-бек, бывший султан элисуйский.

— Да, мой отец будет вести переговоры только с Даниель-беком, — выступив вперед, заявил Гази-Магомед.

Офицер и конвоиры ушли. Мухаммед-Тахир с Хаджиявом рассказали имаму о том, как царский сардар разъезжает с «почтой», наполненной золотом, серебром, тюками дорогих тканей, одаривая жителей Аварии, которые устраивают ему восторженные встречи.

— Истинно, у слишком радостного и веселого начала бывает печальный конец, а мы будем довольствоваться тем, что пошлет аллах! — сказал Шамиль.

Утро следующего дня имам также встретил орудийным залпом в стан врагов.

— Открыть ответный огонь! — приказал Врангель.

Главнокомандующий фельдмаршал князь Барятинский действительно в это время совершал поездку по вновь покоренному краю. В окружении пышной свиты и надежной охраны он побывал в Тлохе, Ашильте, Цатаниж, затем вдоль берега Койсу поехал к Голотлю. К голотлинскому мосту навстречу фельдмаршалу торжественно, со знаменем имама, в окружении гарцующих конников, под звуки зурны и барабана выехал изменник — телетлинский наиб Кебед-Магома. Увидев главнокомандующего, он неожиданно крикнул: «Ура!» — единственное русское слово, которое знал. Оно прозвучало одиноко и смешно среди молчания остальных. Барятинский неприятно поморщился. Однако через переводчика полковника Лазарева, знавшего аварский язык, велел передать, что рад видеть людей, осознавших необходимость покорности его императорскому величеству. Голотлинские жители усеяли площадь, прилегающие улицы и крыши домов. Кебед-Магома щедро угостил царского ставленника и его свиту, зарезав нескольких баранов.