Мариам Ибрагимова - Имам Шамиль

Полковник Богуславский старался как можно больше показать Шамилю того, чего он не видел в жизни и не мог видеть в далеких горах Дагестана и Чечни. В один из дней он повел в зверинец всех. Гази-Магомед, Хаджияв и остальные, цокая языками, восклицали: «Вах!» «Тамаша!» — с нескрываемым любопытством и удивлением разглядывали львов, тигров, пантер и прочих страшных зверей. Шамиль же все время крутился у клеток, где сидели обезьяны, подходя к ним то с одной, то с другой стороны.

— Шамиль-эфенди, знаешь, кто это? — спросил Богуславский, показывая пальцем на орангутанга.

— А ты знаешь? — спросил Шамиль в свою очередь.

— Ну конечно знаю, — с улыбкой ответил полковник и добавил: — По-вашему это животное называется маймун — обезьяна.

— Это вовсе не животное, а человек. Он относится к нехорошему племени, которое проклял аллах и изменил его так, что образ людской сделался в них едва заметным, — объяснил Шамиль.

Тактичный полковник не стал возражать. В это время сторож зверинца, проходя мимо, показал Богуславскому рака, которого вытащил из водоема. Богуславский взял его за клешню и, поднеся к Шамилю, спросил:

— А такое чудо ты видел?

— Нет, — ответил имам, подставляя ладонь, на которую Богуславский положил рака.

Рак сделал движение, раздвинул клешни и чуть не схватил за палец Шамиля. Он, тряхнув рукой, сбросил рака на землю и застыл в изумлении, глядя, как тот стал ползти задом наперед. Остановив его носком сапога, Шамиль сказал:

— Если я представлял себе когда-нибудь шайтана, то только таким. — Глянув с отвращением на рака, затем на свою ладонь, он спросил: — Где бы помыть руки?

— Сейчас, барин, сию минуту принесу водицы, — ответил сторож, когда переводчик перевел слова имама.

— Шамиль-эфенди, ты знаешь, если сварить это животное, оно из черного превращается в красное…

— Зачем же варить такую дрянь, пачкать казаны?

— О, ты не представляешь, как вкусна его шейка…

Шамиль, плюнув в сторону, сказал:

— Клянусь аллахом, я предпочел бы голодную смерть, чем есть что-либо подобное.

В Петербурге пленники жили несколько месяцев. Каждый день их знакомили с достопримечательностями столицы. Разные впечатления, интересные встречи облегчали тяжесть плена. В то же время, по распоряжению царя, подыскивали место для постоянного поселения горцев.

Придворные медики, которые вели наблюдение за состоянием здоровья южан, считали, что сырой климат Питера окажет на них неблаготворное влияние. Более подходящим местом для жительства Шамиля, его семьи и близких они считали Калугу, куда частенько выезжала на отдых престарелая царица-матушка.

Александр II вызвал калужского губернатора Арцимовича, которому приказал:

— Подготовить гостиницу для поселения Шамиля и его приближенных, а там позволить вождю горцев самому выбрать любой дом в Калуге для себя, семьи и остальных.

Узнав об этом, Шамиль сказал Богуславскому:

— Друг мой, пойди скажи царю и наибу того города, куда хотят переселить нас, что я постоянно нахожусь в неловком состоянии от незаслуженного внимания, недостойного почета и возвеличивания, которыми правительство окружает меня. Пусть они не забывают, что я пленник. Надо быть слишком нескромным, чтобы требовать больше того, чего достоин или заслужил. Я с благодарностью поселюсь там, где мне укажут, и буду довольствоваться самым малым, как большой милостью аллаха.

Калужский губернатор Арцимович через некоторое время после возвращения в город сообщил императору: «Для поселения гостей подготовлена гостиница „Кулон“ по улице Никитской. Для постоянного жительства приискан каменный дом — особняк в три этажа в 13 комнат с садом и надворными постройками, принадлежащий господину Сухотину. Арендная плата — 900 рублей в год».

Накануне отъезда в Калугу полковник Богуславский пришел к Шамилю.

— По решению правительства я должен ехать в Турцию. В Стамбуле буду работать при русском посольстве.

Это известие огорчило Шамиля. За короткое время он не только привык, но и полюбил замечательного, мужественного полковника, который в совершенстве владел не только аварским языком, но знал арабский, турецкий, фарси.

— С кем же останемся мы? Свидетель аллах, я не желал бы лучшего посредника, товарища и советника в этом краю, — сказал Шамиль взволнованно.

— Нет оснований для беспокойства, государь заботится обо всем и обо всех. Ты не будешь оставлен без посредника. Там ждет человек, которому поручат тебя и остальных. Он достаточно благовоспитан, учен, знает ваш и некоторые другие языки. С твоего позволения приглашу его.

Шамиль кивнул. Богуславский поднялся, распахнул дверь. В комнату вошел высокий худощавый офицер лет тридцати пяти — сорока.

— Капитан Руновский, — представил вошедшего полковник.

— Как зовут тебя? — спросил Шамиль.

— Аполлон.

— Апфилон, — повторил Шамиль и добавил: — Никогда не слышал такого русского имени. Иванов и здесь и на Кавказе сколько угодно. Всех перебежчиков-солдат у нас называли Иванами, их так же много, как у нас Магомедов. Миколай тоже часто встречается, а имя Апфилон не приходилось слышать.

Полковник Богуславский, оставив капитана Руновского, распрощался, пообещав зайти перед отъездом. Когда он вышел, Шамиль сокрушенно покачал головой:

— Ах, Богуслав, как жаль! Мне всегда при разговоре с ним казалось, что избыток ума его льется через край. Когда я теряю близость с такими людьми, мне становится тяжело, как после похорон. — Шамиль задумался, затем обратился к Руновскому: — Апфилон, ты откуда родом?

Капитана не обидела такая фамильярность. Он знал, что все дагестанцы, старые и малые, друг к другу обращаются по имени.

— Я поляк, родители мои из Польши переехали в Россию.

— О, так ты, значит, из Полша, знаю я мужчин Полша. Это такие же молодцы, как наши горцы. А где ты выучил аварский язык?

— В Тифлисском военном училище.

— Где служил?

— Там же, в кюринском полку, который стоял в крепости Воздвиженской, в пятидесяти верстах от вашего Ведено.

— В каких боях участвовал?

— Во многих, блокаду перенес в Зирани.

— Вот как, а с Пассеком не ходил в поход?

— Ходил, и не раз.

— Значит, кушал лошадиное мясо?

— Всяко бывало.

— Женат, дети есть?

— Есть, на Кавказе остались, меня срочно затребовали сюда.

— Ничего, все обойдется хорошо, и мои там остались, — вздохнув, сказал Шамиль.

Через несколько дней «Апфилон», как и Богуславский, стал самым близким человеком в России для Шамиля и его приближенных. За день до отъезда в Калугу Руновский предложил Шамилю и его спутникам посетить обсерваторию. Все охотно согласились.

Шамиля подвели к подзорной трубе. Он нерешительно подошел, остановился и, глянув на седобородого астронома, сказал: