Мариам Ибрагимова - Имам Шамиль

В день переселения из гостиницы, обойдя весь дом, Шамиль сказал:

— Я вынужден бесконечно удивляться уважению и почету, оказанному мне, подобного которому нет и не было слышно во времена других царей.

— Шамиль-эфенди, как тебе нравится место нового постоянного жительства? — спросил Руновский.

— Как видишь, все мои близкие в восторге от роскоши, уюта и удобств. У меня же единственная просьба — прикажи, пожалуйста, убрать из всех помещений статуи и картины, изображающие мужчин, женщин и собак. Только изображения коней и вооруженных всадников можно оставить…

— Хорошо, я прикажу убрать, но эту прекрасную статую борзой можно было бы оставить. Или вы не любите собак?

Подумав немного, Шамиль ответил:

— Не знаю, как можно любить собак… Я никогда не обижал их, как и прочих животных. Больше того, на одной из моих печатей наряду с семью именами святых — Ямлих, Максалин, Маслин, Марнуш, Добарнуш, Шазануш, Калаштатюш стоит кличка их верной собаки — Китмир, которая бежала вместе со святыми и укрылась в пещере, когда их преследовал царь Вавилона. И тем не менее наша религия запрещает содержание собак в жилом помещении.

Руновский, желая обрадовать Шамиля очередным щедрым жестом императора, взял со стола свернутый лист бумаги и стал переводить слова приказа царя о закупке для Шамиля и его семейства столового серебра с позолотой. Когда Руновский закончил перевод, Шамиль сказал:

— Апфилон, от моего имени попроси владетеля сана и верховной власти отменить этот высочайший фирман. В учении Мухаммеда это не одобрено.

Руновский сделал удивленные глаза.

— Да, да, — повторил Шамиль. — Никчемное излишество. Что может быть лучше простого острого ножа и деревянной ложки, которая, будучи опущена в кипяток, не обожжет губы…

Комнату для себя Шамиль выбрал на втором этаже. Указав на вторую, расположенную рядом, сказал:

— Эту оставьте для моей жены Шуанат.

Войдя в ту, которую выбрал для себя, Шамиль велел снять с окна шелковые портьеры.

— Эти окна обращены на восток, — сказал он, — зори восхода будут ласкать мой взор нежнее шелка. Все лишнее уберите, — Шамиль указал на ломберный столик, поставленный в простенке между окон, и на вольтеровское кресло. — А это, — Шамиль кивнул в сторону рукомойника, вбитого в стену, — очень хорошо, только трудновато будет поднимать ногу, таз поставлен высоко.

Зеленый колер стен, зеленая обивка софы, зеленый фон ковра Шамилю понравились. Он велел принести сюда свою старую бурку, на которой молился.

Руновскому казалось, что после переезда в дом Сухотина Шамиль сделался скучным, неразговорчивым. Обеспокоенный, капитан решил посоветоваться с Хаджиявом:

— Что-то наш Шамиль-эфенди стал мрачным, все время читает Коран, молится богу, как бы нам развлечь его?

— Быть может, он удручен опасениями за семью… Развлечь его можно очень просто — музыкой и пением, — ответил Хаджияв.

Руновский не поверил словам казначея.

— Ты говоришь, можно развлечь его пением и музыкой? — повторил Руновский.

— Да, он очень любит наши песни.

— Как же так? — удивился Руновский.

— А вот посмотришь сейчас, — ответил Хаджияв. Он быстро сбежал по лестнице вниз. Через несколько минут появился, неся в руках трехструнный деревянный комуз-чангур. Подойдя к дверям комнаты, где Шамиль читал Коран, Хаджияв уселся на полу и, ударяя вытянутым указательным пальцем руки по струнам, тихо затянул походную песню горцев.

В это время осторожно скрипнула дверь. Шамиль на цыпочках подошел к Хаджияву, сел, подложив под себя полы шубы, и, низко склонив голову, стал слушать пение.

Долго пел Хаджияв песни далекой родины, полные затаенной грусти и нескончаемой печали. Шамиль все время сидел неподвижно. Казалось, он готов слушать до бесконечности. Но вот казначей ударил последний раз по струнам и умолк.

— Молодец! — воскликнул Шамиль, подняв голову. Лицо имама излучало радость, только глаза, всегда задумчивые, вновь устремились в одну точку.

— Шамиль-эфенди, — прервал его раздумья Руновский, — я вижу — песни и музыка бередят душу твою. Почему же ты запрещал своему народу петь, играть на инструментах?

— Эх, Апфилон, говорить могут многое… Те, что говорят, не знают, что я люблю песни и комуз больше, чем они. Музыка так приятна, что самый усердный мусульманин, точно исполняющий веление пророка, может не устоять против чарующего влияния ее. Да, я действительно запрещал петь и играть моим людям, чтобы они не променяли гимны боевых призывов на обворожительные звуки и теребящие душу слова, которые манят к домашнему уюту и горячим ласкам жен. А ведь воинов у меня было много… И ваше правительство относится к солдатам не менее строго. Двадцать лет вы заставляете их жить в скученных казармах, вдали от близких, родных, перебрасывая с одного конца света на другой. В годы расцвета души, жажды любви не позволяете жениться или отрываете от молодых жен. Это ведь тоже жестокость.

Желая перевести разговор, Руновский сказал:

— У нас есть люди, которые добровольно отказываются от земных благ, даже в мирное время.

— Кто же они такие? — поинтересовался Шамиль.

— Например, наш первосвященник Григорий — епископ калужский и боровский.

— Чему же посвятил себя первосвященник? — спросил Шамиль.

— Наложил на себя обет постничества, отказался от семейных радостей.

— О, это, видимо, замечательный человек. Нет сомнения в том, что страж рая — Ризван распахнет перед ним двери божьей обители. Апфилон, прошу тебя, устрой мне свидание с этим праведником, я хочу выразить глубокое признание человеку, отрекшемуся от самых приятных благ сего мира.

В тот же день капитан Руновский повез Шамиля к епископу Григорию. Когда святому старцу доложили о приходе необычного гостя, он сказал:

— Я слышал об этом басурманине… Ежели он делал зло христианам, — делал по справедливости, в ответ на чинимое в его стране теми, чье чрево и око ненасытны. По слухам, дошедшим до меня, знаю, что он благочестив, мудр и добр душой, пусть войдет.

После долгой беседы епископ дал Шамилю Библию, предложив прочесть с помощью переводчика и поделиться потом мнением об учении Христа.

Шамиль несколько дней заставлял Руновского читать и переводить написанное в Библии. После этого, встретившись с отцом Григорием, имам сказал:

— В учении нашего пророка Мухаммеда и вашего Исы очень много общего. Мусульмане признают пророка Ису, существуют даже секты, в которых философы-мистики распространяют учение Исы, а вы нашего пророка не признаете.

В январе Гази-Магомед с позволения властей выехал в Дагестан за семьями имама и остальных. В конце февраля во двор дома Сухотина въехала почтовая тройка. На ней лежали огромные тюки, обшитые коврами.