Мариам Ибрагимова - Имам Шамиль

На другой день ее представители, опять, как и прежде, во главе с муллой Нуром, явились к Гамзату…

Гамзат-бек вышел из шатра, стал перед посланцами ханши в окружении свиты. Степенный мулла Нур, пригладив длинную бороду, начал спокойно излагать доводы ханши:

— Наша госпожа Паху-бике как истинная мусульманка не против установления шариата в подвластных ей селениях. Начинать можете с Хунзаха. Пришлите своего ученого, и мы охотно исполним все его требования. Что же касается подчинения тебе, оно может быть полным, ибо испокон веку ханы Хунзаха привыкли повелевать. Нарушить присягу, данную русскому царю, молодой хан Абу-Нуцал не может, ибо люди совести клянутся один раз, но Абу-Нуцал дает обещание не содействовать армии царя, если она будет воевать с воинами Гамзата.

— Хорошо, — сказал Гамзат-бек, выслушав муллу Нура. — Мы отправим в Хунзах ученого для установления шариата, но с условием, что Паху-бике отдаст нам своего младшего сына Булач-хана.

Когда вернулся мулла Нур и сообщил об условиях Гамзата, ханша заметалась, как волчица, загнанная в кошару. Ее младшему сыну исполнилось только восемь лет. Эта сильная, властная женщина теряла самообладание. Ломая руки, посылала проклятия наглому чанка.

— Чует мое сердце беду, — говорила она.

— Госпожа, успокойся, аллах милостив, они ведь тоже мусульмане, неужели осмелятся причинить вред ребенку, — говорил мулла Нур, утешая ханшу.

— Отнять дорогое дитя! У кого? За что? И когда будет конец моим черным дням? Нет, пусть лучше вырвут сердце мое, но сына не отдам! — закричала она, прижимая к груди мальчика.

Тогда к Паху-бике подошел двоюродный брат покойного хана, полковник царской службы Сурхай-бек.

— Сестра моя, — сказал он, — мальчик не должен быть свидетелем проявлений твоей слабости, отпусти его, пусть он уйдет, а мы поговорим, как лучше сделать.

Старший Абу-Нуцал взял младшего брата за руку и, выводя его из комнаты, шепнул:

— Будь мужчиной, никого не бойся, пока я жив.

В доме собрались все ученые и почетные жители Хунзаха. Паху-бике вышла к ним вся в черном. Ее бледное лицо резко выделялось на темном фоне платка.

В величественной позе долго стояла она молчаливо. Молчали и хунзахцы.

— Люди, что будем делать? — наконец спросила она.

— Мы послушно исполним все, что ты скажешь, госпожа, — ответил один из узденей.

— Хорошо, ради вас — покорных и преданных, во имя мира я оторву от сердца своего младшего сына. Пусть будет пленником во имя сохранения многих жизней, — решительно сказала Паху-бике.

Люди ушли, а ханша, удалившись в свои покои, долго плакала в одиночестве. Никто не утешил ее словами надежды. Поздно ночью вышла она с маленькой лампой в руках. Неслышно ступая, прошла в комнату, где спал младший сын. Села у изголовья, склонилась над ним, безмятежно спящим. Так просидела она до рассвета.

Эта страшная ночь показалась ей короткой. Хотелось, чтобы тянулась она бесконечно. Мрак рассеивался и дарил ей свет, а свет таил в себе тьму неизвестности и безутешную печаль.

— Мой сын, проснись, — ласково шепнула она, касаясь губами уха мальчика, когда услышала шум пробуждающегося дома.

— Мама, это ты? — радостно улыбаясь, спросил мальчик.

Широко раскрыв большие серые глаза, он глянул на мать и снова сомкнул отяжеленные сном веки.

— Хороший мой, любимый, казна моя, счастье мое, — приговаривала Паху-бике, поглаживая бритую голову сына. — Вставай, голубок, лети навстречу неизвестности, там ждут тебя черные вороны, три дня кружатся они над нами, — шептала мать, сдерживая рыдания.

— Мама, что ты говоришь? Я ничего не пойму, — открывая глаза и сладко потягиваясь, спросил Булач-хан.

— Да это я песенку про себя пела. Вставай, надевай свою лучшую черкеску, опоясайся и кинжалик не забудь, все новое надень.

— А разве сегодня праздник?

— Да, праздник, только не у нас, а в стане наших врагов. Ты должен пойти туда с уважаемыми людьми Хунзаха и остаться там на некоторое время. Только не заплачь, ведь ты уже почти мужчина и к тому же сын хунзахского хана.

Мальчик, вспомнив отчаянные слова матери, которые слышал вчера, сразу сделался серьезным, глянув в лицо ей, сказал:

— Не беспокойся, не заплачу, а вот ты вчера плакала.

— Это я от злости, вдовам простительно.

— Мама, люди пришли, — сказал Абу-Нуцал, входя в комнату. Заметно было, что он очень волновался и с трудом сдерживался.

Булач-хан быстро вскочил с постели, натянул сапожки, надел маленькую черкеску, косматую папаху и весело, как будто на самом деле собирался в гости на праздник, воскликнул:

— Я готов, пошли!

Во дворе стояли оседланные кони, суетились люди. Абу-Нуцал посадил мальчика в седло, дал в руки повод. Сели на лошадей и сопровождающие. С шумом распахнулись ворота, зацокали по камням кованые копыта.

На крышах домов стояли женщины. Уголками платков вытирали они влажные глаза. Только ханша Паху-бике застыла во весь рост, как изваяние из черного мрамора. Лицо ее было беломраморным.

Гамзат-бек принял в плен сына ханши и в тот же день отступил от Хунзаха на несколько верст. Он только отступил, но не ушел, а через день повернул обратно к Хунзаху, к месту прежней стоянки.

Приложив руки ко лбу, с тревогой всматривались женщины Хунзаха туда, где на полях, позолоченных августовским солнцем, кружилась беда.

Измученная горем ханша отправила старшего сына с нукерами в стан Гамзата узнать, чего еще он хочет от нее.

Гамзат-бек ответил молодому хану:

— Я хочу, чтобы разрушили укрепления, выстроенные русскими, и немедленно выдали нам двух злоумышленников и убийц — Буга цудахарского и Маллачи из Тануса. Эти люди дрались против нас в Купле, лично убили несколько моих друзей и родственников и потому должны быть за это в ответе. Мы знаем, что они скрываются в Хунзахе.

— Да, — ответил Абу-Нуцал, — эти люди действительно находятся у нас. Они попросили убежища, мы не могли отказать, а раз мы согласились дать им убежище, то как же можем выдать их вам? Что касается укреплений, построенных царскими аскерами у нас, мы снесем их, когда всюду восстановится мир.

— Ты, Абу-Нуцал, слишком молод, чтобы самостоятельно решать эти вопросы. Иди доложи матери о моих требованиях, — сказал Гамзат-бек.

Абу-Нуцал вернулся домой, сообщил матери и почетным людям о новых требованиях Гамзата.

— Хорошо, — сказала ханша, — попробуем подойти к этому чанка с другой стороны…

Вечером к стоящему на карауле мюриду Гамзата подошел человек, пришедший из Хунзаха, и сказал:

— Послушай, брат, мне нужно увидеть Шамиля из Гимры, ты не скажешь, как его разыскать?

— Скажу, — ответил караульный, — вон там с правого края расположен его отряд, и сам он, наверное, сейчас там.