Мариам Ибрагимова - Имам Шамиль

Два дня и две ночи Шамиль находился в состоянии сомнения и нерешительности. Он безумно любил своего четырехлетнего сына Джамалуддина.

Этому сильному человеку, от руки которого пал не один десяток врагов, становилось страшно при мысли об убийстве ребенка. Он проникся неприязнью к Кебед-Магоме телетлинскому, который уничтожил ни в чем не повинных детей своих противников. Шамиль был совершенно уверен, что не смог бы поднять руку ни на дитя мусульманского отступника, ни даже на дитя гяура, ибо считал всякого ребенка существом не только невинным, но и святым.

Он обвинял себя в слабости, упрекал в том, что не в силах выполнить того, чего требует дело и советуют люди, умудренные опытом.

Наконец он решил отдать письмо унцукульским старейшинам, сказав, что передает его на их усмотрение.

В тот же день два мюрида поскакали из Унцукуля в Балаганы. Несмотря на сопротивление, оказанное отцом Чопана, Булач-хан был схвачен.

— Мы обязаны отомстить кровью за смерть нашего мюршида Гамзат-бека, — заявили мюриды собравшимся соседям. Пронзив мальчика кинжалом, они швырнули детское тело в кипящие потоки Койсу и ускакали, боясь возмущения балаганцев.

Так было покончено с последним отпрыском хунзахских ханов.

Очередным известием, огорчившим Шамиля, ученых и мюридов, была весть о смерти почтенного учителя тариката светлейшего шейха ярагского.

На похороны основоположника мюридизма в Дагестане съехались последователи со всех обществ и округов. Сразу же после похорон над свежей могилой знаменитого шейха был поставлен шалаш. И днем и ночью при тусклой лампе в течение трех дней муфтий и другие представители религиозного культа непрерывно читали Коран.

Каждый день у могилы резали по нескольку жертвенных баранов, тут же варили их в котлах и раздавали людям. Только после сорокового дня принялись последователи покойного праведника за мирские дела.

В заснеженной бурке, как всегда в хорошем настроении, въехал Юнус на отличном коне во двор.

Дома он отсутствовал три дня. Радостно улыбаясь, выбежала Маазат навстречу, взяла коня под уздцы.

— С добрым утром, мама!

Залму стояла у дверей сакли.

— С приездом, сын мой, что-то ты долго гулял, наверное, как свадьбу отпраздновал Шамиль рождение второго сына.

— Да, мама, три дня не гасили огонь под котлами, народу съехалось много, — говорил Юнус, усаживаясь поближе к очагу, в котором тлели кизяки.

— Кто же был у него? — спросила мать.

— Много было, даже старый устад Джамалуддин-Гусейн казикумухский приехал, не побоялся холодов. Были Ахвердиль-Магома, Амир-хан чиркеевский, гимринский казий, унцукульский мулла и другие.

— Как же назвал Шамиль-эфенди новорожденного?

— Гази-Магомой, в память друга — первого имама.

— Счастливая женщина Баху, — сказала мать, — двух внуков имеет, а я все мечтаю и жду, третий год пошел.

Юнус молчал. Не впервые начинала мать этот разговор.

— Всем хороша жена твоя, умная, работящая, покорная, родителей почитает не хуже любой ашильтинки. За год язык выучила, молитвы знает и на вид здоровая, а вот детей не рожает. Наверное, места не нашел бы отец твой для невестки, если бы она родила хотя бы девочку.

— Ну что же делать, мама, разве виновата она, что бог не дает нам детей.

— Да я не обвиняю. Но тем, у кого много детворы, по-доброму завидую. И мне ведь господь послал одного тебя, свекровь моя тоже недовольна была.

— Не огорчайся, может быть, еще будут у нас дети. Не разводиться же мне из-за этого с Маазат.

— Что ты, что ты, сын мой, у меня и в мыслях такого не было. Разве смогу я взять грех на душу… И тебе бы не позволила прогнать женщину, согласившуюся принять мусульманство ради того, чтобы стать твоей женой.

Тонкий слух Маазат, готовившей завтрак в кухонном помещении, уловил разговор матери с сыном. Каждое слово, сказанное свекровью, болью отдавалось в ее сердце. И сама она страдала оттого, что не может осчастливить мужа и стариков детьми и внуками.

Но молодая женщина и виду не подала, что слышала разговор. С добродушной улыбкой расстелила она скатерть перед семейством, когда Мугад с Мардахаем вернулись из мечети. Первую миску с горячими галушками поставила она перед свекром, вторую — перед отцом, третью — перед Залму, четвертую подала мужу. А сама похлебала на кухне то, что осталось на дне казана.

Позавтракав, мужчины, закутавшись в огромные овчинные тулупы, отправились на очар, послушать чужие новости, сообщить свои.

Маазат, вымыв посуду, взялась за пряжу. Залму уселась рядом со спицами.

— Никак не докончу этот носок, — сказала она с досадой.

— Не спеши, мать моя, я ведь связала всем по паре, хватит пока.

— Да я не к тому говорю, на себя досадую, руки деревенеют, старость пришла.

— Дай бог, мама, чтобы все, кого мы любим, дожили до глубокой старости.

— Дай бог, дай бог, — повторила Залму.

Давно хотелось Маазат завести серьезный разговор со свекровью, но никак не могла она решиться, не знала, с какого конца начать, так чтобы не выдать и своего волнения. И вот в это утро, когда у Залму было хорошее настроение, невестка решилась.

— Хороший обычай у мусульман, позволяющий иметь по две жены…

— Это не обычай, а закон, предусмотренный шариатом, дочь моя. Сам пророк Мухаммед имел больше десяти жен. Если бы горцы имели столько богатства, сколько имеют люди, населяющие равнину, они бы, наверное, женились не менее трех или пяти раз. Дети — радость и опора родителей в старости. Вон хаджи Муса семерых сыновей имеет, самое почтенное место на очаре занимает.

— Мама, вы люди состоятельные, могли бы взять Юнусу вторую жену.

Залму чуть не ахнула от удивления и радости, но, стараясь казаться безразличной к словам невестки, сказала:

— Разве это от нас, родителей, зависит… Юнус прочно стоит на ногах, и, если не захочет, мы не сумеем заставить.

— Я уговорю его.

Залму, бросив спицы, уставилась на невестку. Не ожидала она этого и понять не могла. Старая женщина вспомнила свою молодость, те дни, когда ее свекровь намекнула о второй жене Мугаду. Она, Залму, взбесилась, бросалась на всех. Нет, она не хотела разделить свое счастье с другой и Мугаду сказала: «Удавлю себя, если приведут в дом другую!»

К счастью, свекровь вскоре умерла, и Залму была избавлена от вторжения другой женщины в постель ее мужа. А тут сама жена предлагает!.. Нет, непонятны ей премудрости чужеземки.

И все же в душе Залму очень обрадовалась, ухватилась за слова невестки.

— Дочь моя, много ума дал тебе аллах, рассудительная ты, вперед смотришь, знаешь, что дети Юнуса, от кого бы они ни были, и твоими будут. После моей смерти в доме старшей будешь, все ключи тебе передам, а раз старшая, значит, вторая после мужа, почет и уважение будет.