Аманда Лир - Дали глазама Аманды

Мэтр познакомил меня с художником из Кадакеса, Антонио Питхотом, который тщательно копировал все камни, встречавшиеся ему на пути. В результате его картины были настолько реалистическими, что можно было принять их за действительность. Дали считал его талантливым и предложил выставить его полотна на первом этаже музея, где мэтр хотел устроить специальный зал для картин молодых художников.

Мы часто ходили смотреть на то, как идут работы, в сопровождении Рамона Гвардиолы, мэра города. Открытие музея было назначено на следующий год. Дали часто возил меня на озеро Вилабертран, которое он хотел купить в память о своем детстве. На самом деле это был довольно обширный водоем, населенный лягушками, с маленьким островком посредине. Солнце садилось. Сумерки навевали какую-то печаль, и Дали сравнил пейзаж с картиной Модеста Ургеля, художника XIX ст., который изображал лишь меланхолические кладбища.

Однажды мы решили нанести визит Жозефу Пла, старому каталонскому писателю, жившему недалеко от Ля Бизбал, в большом сельском доме. Я никогда не видела настоящего сельского жилища, и этот визит навсегда запечатлелся в моей памяти. Первой вещью, поразившей меня, была огромная черная печь на кухне, где Пла нас принимал. Он угостил нас горячим шоколадом и бисквитами. Дали спросил, где туалет, и, вернувшись, посоветовал мне обязательно туда зайти. Это место не было особо чистым, но я не заметила ничего особенного. Вернувшись, я спросила у Дали, что же, собственно, я должна была заметить.

— Там, внизу, вы ничего не заметили? И это вы, с вашими стрекозиными глазами, от которых ничего не ускользает? Вы не заметили экскременты, принадлежащие Пла? Это колоссально! Это дерьмо может о многом рассказать. Оно меня восхитило. Как только я его заметил, я со своим методом критической паранойи определил, что это что-то необыкновенное. Грандиозное! Остается только узнать, что…

Он просто упивался этими разговорами и не унимался весь вечер:

— Дерьмо обыкновенного человека не имеет ничего общего с дерьмом человека искусства. Оно благородно, оно необыкновенно! Один художник даже выставлял свое дерьмо в баночках с этикетками и датами. Это было чудесно!

Я вспомнила, что однажды, когда мы прогуливались в окрестностях Фигераса, он указал мне тростью на выделения, облепленные зелеными мухами. Я отвернулась, но он не унимался:

— Посмотрите, какая красота! Какое сочетание цветов! Если бы у меня сейчас были под рукой кисти…

История с экскрементами была забыта. И весь следующий день я оформляла огромные букеты patarras, которые приносил Артуро. Это были сиреневатые цветы, нечто вроде иммортелей. Я сначала расставила их на окнах в столовой, а потом не удержалась и украсила ими весь дом. В то время Дали решил положить под сукно проект нашего тайного брака:

— Я передумала, — сообщила я ему. — Нам лучше оставаться друзьями. И потом жениться из-за денег, — это просто безобразно!

— Вовсе нет! — запротестовал он. — Это для того, чтобы освятить нашу страсть, а вовсе не по экономическим причинам.

— Я бы хотела быть вашей сестрой, а не женой.

Он нежно коснулся губами моего лба:

— Вы ею уже стали.

В то время Дали писал две картины одновременно: стереоскопический портрет Галы, предназначенный для музея в Фигерасе. Одно из этих полотен было написано в холодных, серо-голубоватых тонах, другое, абсолютно идентичное, в теплых тонах. Если посмотреть на эти картины через двойное граненное зеркало, то наложение двух изображений создавало впечатление объема. Он работал очень медленно, использовал фотографии Галы, прислонившейся спиной к окну их спальни. Это было очень красиво. Он заметил, что большая часть его работ укладывалась в X, даже если он делал это не нарочно. Когда его просили засвидетельствовать полотно, он часто показывал мне его, ухмыляясь:

— Посмотрите-ка на это! И меня еще спрашивают, моя ли это картина! У фальсификаторов нет никакого воображения. Они полагают, что достаточно нарисовать глаз посреди неба и несколько теней, устремленных к ускользающему горизонту, чтобы эту мазню можно было выдать за картину Дали!

Он нервно отвергал картины, которые ему приносили. Иногда он узнавал полотна, написанные в юности, и восклицал:

— Как это красиво! Посмотрите, Аманда, как я писал в 20 лет! Уже здесь видна кисть гения!

Эти юношеские творения часто были написаны на гладком и отшлифованном дереве, как, например, первая «Атомная Леди», которую мэтр считал более удавшейся, чем вторая. Но дерево треснуло.

— Какая трагедия! — вздыхал он. — Я должен был начать все сначала.

Однажды парижские издатели принесли ему на подпись литографии и он устроился в моем домике, чтобы отбыть эту повинность. Он подписывал с невероятной скоростью и стер свой карандаш. Ему протянули другой и он нацарапал совершенно неразборчивую подпись на… чистом листе бумаги. Я считала, что очень опасно подписывать чистые листы, тем более, что они насчитывались сотнями! Я часто видела в английских журналах рекламу литографий Дали, продававшихся за ничтожные цены. Он нервничал: — Это незаконно! Я начну процесс! Нужно сказать Капитану.

Но сколько литографий ускользнуло таким образом из-под его бдительного контроля?

Сабатер мало-помалу стал его поверенным в делах. Он представил Дали богатого клиента, заказавшего мэтру золотые статуэтки. Это было выгодное дело, за которое Сабатер назначил себе проценты. Он укатил потом в Мазерати и построил себе виллу в Кадакесе. Одно дело сменялось другим, и Сабатер стал конкурировать с Капитаном Муром, который, впрочем, желал уйти на пенсию. Капитан и его жена хотели открыть маленький музей, где должны были быть выставлены полотна Дали из их личной коллекции. Дали очень не нравилось все это, и он запретил мне когда-либо посещать музей Капитана.

В конце сентября мы провели неделю в Барселоне. Дали хотел посмотреть новую постановку в театре «Колсада» под названием «Огненная Венера». Все по полной программе! В этой постановке блистала плотная брюнетка Таня Дорис. Дали пригласил ее обедать, и она пришла с директором театра господином Косальда, толстеньким человечком, бывшим одновременно ее покровителем. На этот обед она оделась «прилично», чтобы не быть похожей на актрису, играющую в «дезабилье». Это была славная девушка, которую Дали нашел симпатичной, хотя без изюминки.

— Какая жалость! — плакался он. — Она так хорошо сложена и так аппетитна, но я бы не смог представить эротическую сцену между нами. Если бы она была хотя бы лесбиянкой!

Однако мы в течение нескольких лет приходили на этот спектакль, аплодировали Тане и смеялись в ответ на грубоватые шутки ее партнера, тощенького комика Луиса Куэнса.