Жан-Батист-Антуан-Марселен де Марбо - Мемуары генерала барона де Марбо

Отойдя на 2 лье от нашего лагеря, мы обнаружили большой постоялый двор. Наш унтер-офицер стал расспрашивать хозяина и узнал от него, что примерно в часе ходьбы отсюда мы можем столкнуться с австрийским отрядом. Хозяин затруднялся назвать его численность, но знал, что впереди него расположен полк очень злобных гусар, которые плохо обращались со многими местными жителями.

Получив эти сведения, мы продолжили наш путь. Но не успели мы сделать и ста шагов, как г-н Канон начал корчиться на своей лошади и сказал, что он страшно страдает и ему абсолютно невозможно продолжать путь. Он передал командование отрядом унтер-офицеру Пертеле-старшему, как самому старшему по званию после него самого. Однако Пертеле заметил, что, будучи эльзасцем, он не умеет читать по-французски и не может, таким образом, понять ни карту, которую, ему передали, ни инструкции, написанные генералом. Он наотрез отказывался от командования. Все остальные унтер-офицеры, так же малограмотные, как и Пертеле отказались по тем же причинам. То же сделали и бригадиры. Бесполезно было их уговаривать, хотя я предложил, что я буду читать им инструкции генерала и объяснять наше продвижение по карте тому из унтер-офицеров, который захочет взять на себя командование. Но они по-прежнему упирались. К моему большому удивлению, все эти старые вояки отвечали мне: «Бери сам командование, и мы будем подчиняться тебе».

Весь отряд выразил то же самое пожелание, и я понял, что, если и я откажусь, мы и шагу не продвинемся вперед, и честь нашего отряда будет полностью скомпрометирована. К тому же приказ генерала Сера следовало непременно выполнить, поскольку именно наши действия могли помочь его дивизии избежать очень больших потерь. И я согласился принять командование, но только после того, как спросил у г-на Канона, не сможет ли он все-таки вновь взять его на себя. Но он опять начал стонать, оставил нас и вернулся на постоялый двор. Признаюсь, я думал тогда, что он действительно заболел, но люди из нашего отряда, которые его хорошо знали, высказывались на его счет с оскорбительными насмешками.

Не хвастаясь, я должен сказать, что природа наделила меня достаточной храбростью. Я бы даже добавил, что было время, когда мне нравилось находиться среди опасностей. Тринадцать ранений, полученных на войне, и несколько блестящих дел, я думаю, являются достаточным тому доказательством. Вот почему, принимая командование над пятьюдесятью гусарами, которых чрезвычайные обстоятельства поставили под командование простого гусара в возрасте 17 лет, я твердо решил доказать товарищам, что если я не имею ни опыта, ни военных талантов, то, во всяком случае, обладаю некоторыми другими достоинствами.

Итак, я встал во главе отряда и твердо направился в том направлении, где, как я знал, находился враг. Мы шли уже довольно долго, когда вдруг наши разведчики заметили крестьянина, который постарался спрятаться от них. Они догнали его и привели ко мне. Я начал его расспрашивать, и он сказал, что как будто бы живет в 4 или 5 лье от этого места, и уверял, что не встречал здесь никаких австрийских войск. Я был уверен, что он врет из страха или из хитрости, поскольку, по моим расчетам, мы находились очень близко от стоянки противника. Я вспомнил, что читал когда-то в книге «Настоящий партизан», экземпляр которой мне передал отец, что для того, чтобы заставить говорить жителей страны, в которой находишься в военное время, надо иногда их напугать. Я понизил голос, постарался придать моему юному лицу угрожающий вид и воскликнул: «Как, негодяй, ты только что пересек территорию, занятую большими отрядами австрийской армии, и ты уверяешь, что ничего не видел? Ты шпион! Тебя надо немедленно расстрелять!»

Я призвал четверых гусар, сделав им знак не причинять вреда этому человеку, который, видя, как на его глазах они стали заряжать свои карабины, впал в такой ужас, что поклялся рассказать обо всем, что знал. Он прислуживал в одном монастыре, и ему было поручено отнести письмо настоятеля к его родным и дан наказ, если он встретит французов, не говорить им, где находились австрийцы. Но так как он вынужден теперь нам во всем признаться, он объявил, что в одном лье от места нашей стоянки находилось несколько вражеских полков, расквартированных в деревнях, и около сотни гусар полка Барко живут в деревушке, которую мы должны увидеть, пройдя еще немного вперед. На вопрос о том, как расположены эти гусары, он ответил, что перед домом в саду, окруженном изгородью, у них выставлена охрана, состоящая из двенадцати пеших солдат. Он сказал и о том, что в момент, когда он пересекал деревушку, остальные гусары готовились вести лошадей на водопой к маленькому пруду, расположенному с противоположной стороны от деревни.

Выслушав его, я тотчас же принял решение. Нам не нужно было нападать на их передовой пост, отделенный от нас изгородью и поэтому недоступный для атаки кавалеристов. Стрельба могла бы лишить меня нескольких из моих людей и предупредить о нашем приближении других врагов. Значит, нам следовало обойти деревушку, подобраться к месту водопоя и внезапно напасть на врага. Но где пройти, чтобы не быть замеченными? Я приказал крестьянину проводить нас, обогнув деревню, и пообещал ему, что мы отпустим его сразу же, как только будем находиться с другой стороны деревни, которую теперь я уже разглядел собственными глазами.

Так как он не хотел идти, я приказал одному гусару взять его за шиворот, а другому приставить к его уху пистолет. Ему пришлось подчиниться. Он провел нас очень удачно. Высокая изгородь скрывала наше движение. Мы полностью обогнули деревню и увидели на берегу небольшого пруда австрийский эскадрон, который спокойно поил лошадей. Все кавалеристы были при оружии, согласно правилам передовых постов, но их командиры пренебрегли одной очень важной предосторожностью, состоявшей в том, чтобы никогда не распрягать и не поить всех лошадей одновременно и не допускать, чтобы все взводы заходили в воду разом, а не один за другим. Уверенный в том, что французы далеко, что пост, выставленный перед деревней, надежен, неприятельский командир посчитал излишним придерживаться этих правил. Именно это его и погубило.

Как только я оказался в пятистах шагах от прудика, я отпустил нашего провожатого, убежавшего со всех ног, выхватил саблю и, приказав своим товарищам не кричать до начала схватки, устремился галопом на вражеских гусар, которые заметили нас только в ту минуту, когда мы уже появились на самом берегу пруда. Его берега со всех сторон были слишком крутыми, чтобы лошади могли взобраться на них. Было только одно пологое место у самого водопоя. Правда, оно было достаточно широким. Именно в этом месте собралось около ста кавалеристов, поводья сняты, карабины повешены. Все они пребывали в состоянии полного покоя, некоторые даже пели. Можете судить об их удивлении. Сначала мы сделали залп из наших карабинов, убив некоторых, ранив других и положив немало их лошадей. Паника была полной. Тем не менее их капитан собрал вокруг себя тех, кто находился ближе к берегу, и открыл по нас довольно плотный огонь, ранив двоих из моих людей. Затем противник бросился на нас. Но Пертеле одним ударом сабли сразу сразил их капитана, и его солдаты вновь были оттеснены к воде. Многие из них стремились убежать от огня и перебраться на другой берег, другие растерялись, большое число людей и лошадей утонуло, а те из австрийских кавалеристов, которые достигли противоположного берега, не могли заставить своих лошадей взобраться на гору и, бросив их, стали цепляться за ветви прибрежных деревьев, пытаясь спастись бегством. Двенадцать человек охраны прибежали на шум. Мы встретили их саблями, и они быстро обратились в бегство.