Сергей Шубинский - Черты и анекдоты из жизни императора Александра Первого

В 9-ть часов вечера его величество потребовал к себе лейб-хирурга Тарасова.

— Вот, любезный Тарасов, — сказал он ему, — как я разболелся, останься при мне; Якову Васильевичу Виллье одному трудно, он устает и ему по временам нужно успокоиться; посмотри мой пульс.

В 12-м часу вечера, императрица вошла к императору, весьма смущенною, усиливаясь казаться спокойною. Сев подле больного, на том же диване, она начала разговор убеждением, чтоб государь аккуратно принимал назначаемые ему докторами лекарства. Далее она сказала по-французски больному:

— Я намерена предложить тебе свое лекарство, которое всем приносит пользу.

— Хорошо, говори, — сказал государь.

Императрица продолжала: — «Я более всех знаю, что ты великий христианин и строгий наблюдатель всех правил нашей православной церкви; советую тебе прибегнуть к врачеванию духовному, оно всем приносит пользу и дает благоприятный оборот в тяжких наших недугах».

— Кто тебе сказал, что я в таком положении, что уже необходимо для меня это лекарство?

— Твой лейб-медик, Виллье, — отвечала императрица.

Тотчас Виллье был позван.

Император повелительно спросил его: — «Ты думаешь, что болезнь моя уже так зашла далеко?»

Виллье, до крайности смущенный таким вопросом, решился положительно объявить императору, что он не может скрывать того, что он находится в опасном положении.

Государь, с совершенно спокойным духом, сказал императрице: — «Благодарю тебя, друг мой, прикажи — я готов».

Тотчас был позван соборный протоиерей Алексей Федотов; но император, по выходе императрицы, вскоре забылся и заснул, что, однакож, не был настоящий сон, но сонливость (sopor). В таком положении государь оставался до 5-ти часов утра. Тарасов всю эту ночь просидел подле больного, и, наблюдая за его положением, заметил, что император, просыпаясь, по временам, читал молитвы и псалмы св. Давида, не открывая глаз.

В 5 1/ 2часов утра, 15-го ноября, император, открыв глаза и увидев Тарасова спросил — «Здесь ли священник?» Тарасов тотчас сказал об этом барону Дибичу, князю Волконскому и баронету Виллье, проводившим всю ночь в приемном зале, подле кабинета. Князь Волконский доложил о сем императрице, которая поспешила прибыть к государю. Все вошли в кабинет и стали при входе у дверей.

Немедленно введен был протоиерей Федотов. Император, приподнявшись на левый локоть, приветствовала пастыря и просил его благословить; получив благословение, поцеловал руку священника. Потом твердым голосом сказал ему: — «Я хочу исповедаться и приобщиться св. Таин, — прошу исповедать меня, не как императора, но как простого мирянина, — извольте начинать, я готов приступить к св. Таинству».

Императрица и все предстоявшие удалились. Исповедь и св. причащение продолжалось час с четвертью. После этого, все вошли к государю и поздравили его с принятием св. Таин. Императрица поцеловала государя в лоб и руку.

Государь казался ободренным и спокойно разговаривал. Потом, обратясь к врачам, сказал:

— Теперь, господа, ваше дело; употребите ваши средства, какие вы находите для меня нужными.

Лихорадочное состояние постепенно усиливалось, припадки показывали, очевидно, поражение мозга. Немедленно поставлено было за уши и к затылку 30-ть пиявок, на голову положены холодные примочки и назначены лейб-медиками внутренние средства. К вечеру положение императора казалось несколько лучше, по крайней мере припадки не ожесточались.

16-го ноября, ночь провел государь беспокойно, сна совсем не было, но была сонливость. Сильный жар, кожа сухая. Среди дня государь разговаривал с императрицею, но прерывисто и голосом слабым.

17-го ноября, ночь государь провел несколько спокойнее; жар был менее сильный, пульс до 100 ударов. Поставленная на затылок шпанская мушка хорошо подействовала. День начался прекрасным утром, солнце светило во всем блеске, лучи падали прямо на окна кабинета государя. Его величество, приказав поднять оконные шторы, любовался светом солнца, которое он вообще всегда очень любил, и сказал — «Какой прекрасный день и как благотворны лучи солнца!» Некоторые признаки, подавали повод полагать, что положение государя подает некоторую надежду на благоприятный оборот болезни, достигшей, впрочем, высшей степени своего развития…

Такого содержания и был составлен на этот день бюллетень, ежедневно отправляемый в Петербург. Но к вечеру положение государя сделалось снова хуже, все припадки ожесточились, признаки угнетения мозга были слишком очевидны и погасили всякую надежду на благоприятный исход болезни.

18-го ноября, всю ночь провел государь в забытьи и беспамятстве; только по временам открывал глаза, когда императрица, сидя подле него, говорила с ним, и по временам, обращая взор на св. распятие, крестился и читал молитвы. Это распятие было на золотом медальоне, висевшем над диваном, на коем лежал больной. Святыня эта, как родительское благословение, всегда и везде сопровождала государя и свято была им хранима. Не смотря на забывчивость и беспамятство от усиливающегося угнетения мозга, всегда, когда приходила императрица, государь чувствовал ее присутствие, брал ее руку и держал над своим сердцем. К вечеру государи начал очевидно слабеть. Когда Тарасов давал ему пить с ложки, то заметил, что он начинал глотать медленно и несвободно. Тарасов не замедлил объявить об этом. Князь Волконский тотчас доложил императрице, которая в 10-ть часов вечера пришла в кабинет и села подле умирающего на стуле, держа постоянно своею левою его правую руку. По временам она плакала. Тарасов всю ночь безотходно, позади императрицы, стоял у ног государя. Питье больной проглатывал с большим трудом; в 4-м часу за полночь, дыхание заметно стало медленнее, но спокойно и без страданий.

Все свитские и придворные стояли в опочивальне всю ночь и ожидали конца этой сцены, который приближался ежеминутно.

Наступило 19-е ноября. Утро было пасмурное и мрачное; площадь перед дворцом вся была покрыта народом, который из церквей, после молебствия об исцелении государя, приходил толпами ко дворцу, чтоб получить весть о положении императора.

Государь постепенно слабел, часто открывал глаза и прямо устремлял их на императрицу и св. распятие. Последние взоры его столь были умилительны и выражали такое спокойствие, что все присутствовавшие, при безутешном рыдании, проникнуты были невыразимым благоговением. В выражении лица его незаметно было ничего земного, а райское наслаждение и ни единой черты страдания. Дыхание становилось все реже и тише. Наконец в десять часов и сорок семь минут утра незабвенный монарх мирно и спокойно испустил последний вздох.

Донесения об ужасном событии были посланы в тот же день начальником главного штаба, бароном Дибичем, великому князю Константину Павловичу в Варшаву, и вдовствующей императрице Марии Федоровне в Петербург.