Юрий Фельштинский - Лев Троцкий. Враг №1. 1929-1940

Ко времени возвращения Троцкого из «отпуска» в конце июля непостоянная Фрида Кало также, видимо, охладела к своему пожилому любовнику. Вряд ли в ином случае она воздержалась бы от интимных встреч с ним на лоне природы. В июле 1937 г. Фрида писала своей подруге Элле Волфи (жене американского публициста и одно время сторонника Троцкого): «Я очень устала от старика» [632]. Любовные отношения были прерваны. По просьбе Троцкого Фрида возвратила ему его письма. Лев Давидович мотивировал свое требование тем, что письма могут оказаться в руках «ГПУ» [633]. В архиве Троцкого возвращенные ему письма к Фриде не сохранились. Остается предположить, что, как и дневник 1937 г., они были уничтожены. Даже в этом Троцкий повторил Ленина (хотя конечно же в 1937 г. Троцкий знать об этом не мог). Ленин в аналогичной ситуации, с согласия своей возлюбленной, тоже уничтожил свою переписку с Арманд. Косвенное свидетельство этого содержится в одном из сохранившихся писем Ленина: «Пожалуйста, привези, когда приедешь (т. е. привези с собой) все наши письма (посылать их заказным сюда неудобно: заказное письмо может быть весьма легко вскрыто друзьями. И так далее… [634]) Пожалуйста, привези все письма сама и мы поговорим об этом» [635]. Чтобы письма не были «вскрыты друзьями» (Крупской), их уничтожили. Осталось всего несколько писем Ленина к Арманд, содержавших фрагменты любовных отношений [636].

О том, что в июле 1937 г. Троцкий и Кало решили «расстаться», писал в своих воспоминаниях многолетний секретарь Троцкого Хейженоорт: «Оба они решили отойти друг от друга. Фрида чувствовала, что она привязана к Диего, а Троцкий испытывал те же чувства по отношению к Наталье. В то же время последствия скандала могли быть очень серьезными и зайти слишком далеко» [637]. К сказанному следует добавить, что сам он стал любовником Фриды через непродолжительное время после ее разрыва с Троцким [638]. Прекратив интимную связь, бывшие любовники сохранили вначале вполне дружеские отношения. У Фриды они дополнялись глубоким уважением к Троцкому. В честь 7 ноября 1937 г. она подарила ему автопортрет (известный под названием «Между портьерами») с надписью «Льву Троцкому с глубокой любовью я посвящаю эту работу». Но Лев Давидович к этому времени настолько охладел к Фриде и ее творчеству (а Наталью все, что было связано с Фридой, так раздражало), что при переселении из «Голубого дома» он даже не взял с собой эту работу. Позже она была передана в Национальный музей искусства женщин в Вашингтоне [639].

В последний раз Троцкий встретился с Кало в первых числах января 1939 г. перед ее отплытием во Францию. Она ехала с гуманитарной миссией. Завершалась победой генерала Франко гражданская война в Испании. На территории Франции оказались тысячи беженцев-республиканцев и бойцов интернациональных бригад, в том числе немалое количество членов просоветских компартий. Кало отправилась за океан, чтобы участвовать в организации отправки части эмигрантов в Мексику [640]. Сама же Кало вскоре после этого вновь поменяла свои политические привязанности, возвратившись в компартию. Незадолго до своей кончины (она умерла в 1954 г.) Фрида приступила к работе над портретом своего нового кумира — Сталина. Ей удалось в основном запечатлеть облик этого покинувшего уже землю диктатора, но завершить работу художница не успела. В Доме-музее Фриды Кало рядом с ее инвалидной коляской стоит подрамник с холстом. Сталин на неоконченном портрете суров, его брови нахмурены, на нем парадный белый китель. Не хватает маршальского погона, который Фрида Кало дописать не успела.

Вскоре после Фриды у Троцкого было еще одно недолгое любовное приключение, с еще одной молодой женщиной, имя которой история не сохранила [641]. Тем временем, едва только высадившись на французский берег, Кало получила известие, что между ее мужем и Троцким произошел разрыв. Это ее не очень удивило, так как в предыдущие месяцы между художником и политиком наметилось охлаждение, связанное, вопреки возможным предположениям, не с любовным треугольником, а с соображениями политического престижа. Дело в том, что Троцкий, взявший обязательство перед президентом Карденасом не вмешиваться во внутренние дела Мексики, в 1937–1938 гг. публиковал несколько своих статей с оценкой мексиканских событий за подписью Диего Риверы — разумеется, с согласия последнего. Троцкий даже написал обширный текст приветствия, которое Ривера от своего имени направил затем учредительной конференции 4-го Интернационала. Обращение носило название «Революционное искусство и 4-й Интернационал» [642]. Оно провозглашало в ярких и сочных красках, на которые Ривера был способен в своих фресках, но отнюдь не в текстах, задачи революционного искусства и место художника, в частности самого Диего, в социальных сражениях за завоевание власти. «Кисть никогда не служила мне игрушкой для собственной забавы или для забавы имущих классов. Я всегда стремился по мере сил давать в красках выражение страданиям, надеждам и борьбе трудящихся масс, ибо под этим углом зрения я подхожу к жизни, а следовательно, и к искусству, которое является ее неотъемлемой частью», — провозглашал Троцкий от имени Диего Риверы. Далее шли обширные рассуждения по поводу безвыходного кризиса капитализма, означавшего кризис всей мировой культуры, по поводу того, что спасение культуры — только в обновлении общества. 4-й Интернационал не может «руководить» искусством, которое имеет свои внутренние законы даже тогда, когда оно «сознательно служит общественному движению». Поэтому «Ривера» выражал надежду, что вокруг нового Интернационала объединятся не только передовые рабочие, но и представители творческой интеллигенции.

Своего рода подготовкой к этому документу были дискуссии Троцкого, Риверы и приехавшего в апреле 1938 г. в Мексику видного французского писателя-сюрреалиста Андре Бретона [643], который недолгое время поддерживал троцкистов. Бретон прибыл вместе с женой Жаклин, также участвовавшей в беседах. Собеседники решили написать совместный манифест о задачах революционного искусства, который был бы открыт для подписей других деятелей культуры. Договорились, что черновик напишет Бретон, однако вскоре выяснилось, что этот талантливый прозаик и поэт в политической публицистике был не силен. Сначала Троцкий испестрил его текст своими исправлениями, а затем в июле того же года просто выбросил черновик Бретона и написал новый документ [644].

Новый текст был назван «За свободное революционное искусство!» [645]. В нем содержался призыв к созданию независимых ассоциаций революционных писателей, художников и других деятелей искусства, которые объединились бы затем в такую же независимую федерацию. Некоторые пассажи звучали неординарно и даже парадоксально для Троцкого: «Если для развития материальных производительных сил революция вынуждена учредить социалистический режим централизованного плана, то для умственного творчества она должна с самого начала установить и обеспечить анархический режим индивидуальной свободы. Никакой власти, никакого принуждения, ни малейших следов командования!» Были ли эти и другие подобные высказывания выражением искреннего поворота Троцкого к плюрализму — хотя бы в области творчества, искусства и культуры, — или же они являлись только тактическим ходом, продиктованным необходимостью общения с выдающимися творцами, которых необходимо было удержать в своем лагере, сказать сложно. Мировоззрение Троцкого, его политические и организационные концепции скорее указывают на второе.