Вильям Гиллер - Во имя жизни (Из записок военного врача)

О наших трудностях узнал Московский комитет партии, и меня с Савиновым вызвали в МК. Хорошо знакомый нам заведующий военным отделом ввел нас в большой кабинет и представил товарищу Щербакову:

— Начальник и комиссар Лефортовского госпиталя.

Медленно приподнявшись из-за стола, товарищ Щербаков крепко пожал нам руки и пригласил садиться.

— Говорят, у вас туго с размещением раненых? Приходится задерживать разгрузку машин?

Я молча кивнул головой.

— А вот недалеко от вас, — продолжал товарищ Щербаков, — находится новенькая, только в прошлом году построенная школа ФЗУ. Почему бы вам не использовав ее для увеличения полезных площадей? — Подойдя к большой карте города, он подозвал нас и указал пальцем: — Смотрите, она совсем рядом с вами, через две улицы, и трамвайная линия рядом с ней проходит. Надо вам, не теряя времени, осмотреть и занять помещение. А мы вам поможем привести его в порядок. Плохо вы нажимаете на районный комитет партии. Нет для него сейчас дела более ответственного, чем помощь фронту и раненым. Ставили вы свои вопросы там?

— Ставили, товарищ Щербаков, и нам помогли, — ответил Савинов. — Вот только вчера просили прислать женщин ремонтировать белье…

— Не просить надо, а требовать. Вы старый большевик, а растерялись. В Москве да не найти возможностей создать нашим раненым наилучшие условия!

Заглянув в свой блокнот, он обратился ко мне:

— Объясните, почему раненые, разгруженные с поезда № 1048 на Белорусском вокзале в двадцать один час, в течение двух часов оставались там. Когда к вам поступили?

Я тоже заглянул в свой блокнот: — В 23 часа 40 минут.

— Чем вы это объясняете?

— Не хватает закрытого транспорта и горючего.

— А вы не задумывались над возможностью утепления трамваев для перевозки тяжелораненых, как это делали еще в первую мировую войну?

Мы с Савиновым почувствовали себя школьниками, не сумевшими ответить на самый простой вопрос.

А товарищ Щербаков уже звонил кому-то, и через минуту-другую пришел заведующий транспортным отделом.

— Распорядитесь немедленно утеплить трамваи, переоборудовать и приспособить для перевозки раненых от Белорусского, Киевского, Ленинградского и Курского вокзалов до Лефортова. — Положив руку на тренькающий телефон, Щербаков продолжал: — Наш госпиталь должен бесперебойно принимать раненых, и не только своего, Западного фронта, но и других фронтов… Не будет хватать места — занимайте школы и другие помещения в районе.

В полутора — двух километрах от госпиталя находилось большое, прекрасной архитектуры четырехэтажное здание школы ФЗУ. Старушка-сторожиха повела нас в пустующие помещения. Все стояло на своих местах, классы чисто вымыты, цветные нетронутые мелки лежали на досках, повсюду царил образцовый порядок.

— Хоть садись и начинай заниматься, — сказал я.

Сторожиха смахнула слезу. В кабинете биологии молча смотрели на нас чучела сов и филина. Один класс был заполнен цветами.

Кто у вас о них заботится? — спросил Степашкин старуху, грея руки над маленькой «буржуйкой». Недавно политые, цветы ласкали глаз своей свежестью, капельки воды еще не успели высохнуть на листьях.

— Да кому же больше заботиться, кроме меня, — ответила старушка.

Спустившись на второй этаж, мы увидели совсем другую картину.

— Тут недалече бомба упала и побила недавно окна, — как бы оправдываясь, сказала сторожиха.

— А кто вставил фанерки? — спросил я.

— Ребята приходили и помогли мне дыры заткнуть, а то снег набрался и попортил паркет.

Большой физкультурный зал и душевые были залиты солнечным светом. Вот находка для нас!

— У нас школа теплая, — рассказывала сторожиха. — Тут раненым будет очень хорошо. Вы только скажите, я мигом соберу людей вымыть классы. А что насчет досок, то в сарае их много лежит. У нас район рабочий, как узнают, что госпиталь открывается, все набегут, помогут.

— Спасибо, мамаша, — говорит ей Степашкин. — Обязательно потребуется помощь женщин, без них нам зарез.

— И хорошо! Я сегодня обойду родителей. Я здесь семнадцать годов без малого всех наперечет знаю.

Для ремонта и переоборудования помещений в мирное время потребовалось бы не менее месяца. Но в школу пришли рабочие и работницы, родители и неродители. Ремонтировали котельную, заменяли батареи, стеклили окна, в будущих операционных поверх паркета укладывали плитки, свозили кровати, матрацы, тумбочки из пустующих студенческих общежитий. Через пять суток новый филиал мог принимать раненых. Было здесь тепло, ярко блестел натертый паркет; ковровые дорожки, настольные лампы, картины создавали уют.

Жизнь госпиталя продолжалась все в том же ритме. Ни днем, ни ночью не стихал шум въезжающих и отъезжающих машин. Наша армия все время находилась в движении. Словно в гигантской мельнице перемалывались гитлеровские полчища, но и наши части несли тяжелые потери. Передышка, отдых, хотя бы на время, были для нас несбыточной мечтой. Всякого рода совещания и конференции сократились до минимума, люди засыпали, едва присев на стул.

В ночное время и в часы больших поступлений раненых приходилось поднимать и отдыхающие смены. Был брошен лозунг: «Каждая сестра, каждая швея, повариха, санитарка, каждая работница-общественница завода-шефа должна выходить по крайней мере одного тяжелораненого». Это полезное начинание вскоре было подхвачено всем коллективом.

Ежедневно начальник нашего штаба Шулаков приносит на доклад рапорты врачей, сестер, санитаров, общественниц с просьбой отправить их на фронт.

Мы произвели своеобразный подсчет.

— Сорок три процента сотрудников подали заявления по одному разу, шестнадцать — по два раза; тринадцать процентов — по три и четыре раза; итого три четверти всего персонала, — сообщил я на общем собрании. — Что случилось бы, если бы мы вняли этим благородным стремлениям? Сегодня нам не с кем было бы лечить раненых. Мне так же, как и вам, хочется быть в самых первых рядах войск, но дисциплина есть дисциплина. Нас поставили там, где мы более нужны, и мы должны порученное дело выполнять с честью.

После собрания Шлыков попросил нас с Шуром немного задержаться:

— Поразительно много за последние дни поступает раненных в голову. У меня есть одно предположение.

— Какое?

— Каска…

— Что каска?

— Не надевают каску перед атакой и во время обстрела.

— Надо как следует проверить у раненых. Вы понимаете, Александр Архипович как могут быть важны для фронта ваши выводы?

В течение полудня Шлыков и Шур с двумя писарями опросили около двухсот раненных в голову, состоявших на лечении у нас и в других госпиталях. Беседовали врачами и установили у некоторой части бойцов пренебрежительное отношение к каске как защитному средству, а в результате непомерное увеличение ранений в голову во время атак, бомбежек и обстрелов… Командующий фронтом Г. К. Жуков проявил большой интерес к нашему сообщению и немедленно издал приказ об обязательном ношении касок. Результаты сказались незамедлительно: кривая роста ранений в голову резко упала.