Вильям Гиллер - Во имя жизни (Из записок военного врача)

— Работают-то носильщики хорошо, — сказал начсанфронта, — но надо облегчить их труд. Используйте вагонетки и автокары, на которых возят грузы к почтовым вагонам, на крайний случай сгодятся велосипеды. Подумайте об этом.

На третий или четвертый день начсанфронта позвонил мне:

— А я приготовил подарок: шесть прицепов-вагонеток к автокарам, это на первый случай. Можете получить их сегодня на автозаводе.

В конце февраля в госпиталь приехали ведущие хирурги страны — участники пленума, созванного начальником военно-санитарной службы Красной Армии.

Маститые ученые, авторы многих научных трудов, врачи, создавшие свои хирургические школы, главные хирурги фронтов, армий и флотов, главные и ведущие терапевты, эпидемиологи — Бурденко, Вишневский, Гирголав, Болдырев, Кротков, Вовси, Куприянов, Ахутин, Еланский, Егоров, Бакулев — затратили целый день, чтобы ознакомиться со структурой нашего госпиталя и организацией в нем медицинской помощи.

На вяземском этапе оперативно-тактическая обстановка — близость франта — ограничивала наши возможности. Совершенно иное дело было в Москве. К нашим услугам были прекрасные госпитальные помещения, лучшие медицинские силы, неограниченное количество света, газовые плиты, широкая помощь общественности, перевозочный и эвакуационный транспорт, широкая сеть госпиталей-смежников. Что было хорошо для сорок первого и сорок второго годов, то совершенно отпало теперь, да еще здесь, в Москве, когда созданы специализированные госпитали. Никто не позволил бы нам сейчас заниматься кустарщиной в организации лечебно-хирургической помощи. Наш коллектив как бы сдавал экзамен перед крупнейшими учеными и практиками страны.

Начальник отделения для легкораненых Лященко назвал участникам пленума количество раненых, доставленных в госпиталь. Оно превышало трехзначную цифру.

За столами завтракало несколько сот человек.

— Осмотр, сортировка, обмывка, перевязка — все это потом, а сейчас самое главное для усталых, продрогших людей — горячий чай, кофе, легкий завтрак.

Пехотинцы в повидавших виды шинелях, десантники в теплых куртках на меху, разведчики в белых маскировочных халатах курили, ели, блаженно наслаждались теплом и своеобразным уютом; на буфетной стойке кипел огромный, трехведерный самовар. Звуки музыки, транслировавшейся по радио, сливались с говором раненых. Тут же работали врачи-сортировщики. Из нагрудных карманов у них торчали разноцветные талоны. Бегло просмотрев медицинскую карточку передового района, состояние повязки, задав необходимые вопросы, они прикрепляли на грудь раненого сортировочный талон, обозначив на нем час осмотра.

Из всех способов сортировки, известных в прежние войны, наиболее наглядным и верным оказался способ цветной маркировки. Он позволял по цвету талона и обозначенной на нем цифре определить очередность, в какой следовало направить раненого в перевязочную или операционную. В последнем случае выдавался ярко-красный талон с буквой «О». Следом за врачом шел фельдшер: по врачебным отметкам он регулировал направление раненых на санитарную обработку и далее в перевязочно-операционный блок.

У кладовой, где от раненых принимали шинели, полушубки, шапки, боеприпасы, ценности, личные вещи, четыре приемщика выписывали квитанции на сданные вещи. Затем мы вошли в громадный высокий зал с колоннами, в мирное время служивший столовой для больных. От столовой остались только хрустальные люстры да разукрашенные причудливыми цветочками стены. Сейчас Минин развернул здесь перевязочную для ходячих раненых.

Более десяти врачей, двадцати сестер и санитарок одновременно обслуживали перевязками около тридцати человек.

Николай Иванович Минин сидел за своим столом, напоминающим пульт управления крупной электростанции и, как диспетчер, все видел и оценивал. Даже беседуя с нами, он следил за стремительным потоком раненых, который проходил через зал.

Незнакомый мне врач сказал:

— В свое время мне пришлось работать на Ленинградской станции скорой помощи. Там применялась световая сигнализация. Чего вы достигаете своей диспетчерской системой?

— Мы ежеминутно знаем количество свободных мест, не только по отделениям, по палатам, но и в целом по госпиталю, знаем динамику движения раненых по отделениям, потребность в транспортных средствах, знаем, наконец, какое количество пищи нужно готовить, — ответил я.

В палатах вдоль стен стояли двухэтажные железные койки с тюфяками, обшитыми дерматином. На них отдыхали раненые. Сортировочные талоны на этот раз были привязаны к койкам, что давало возможность, не тревожа сна и отдыха остальных, по мере необходимости направлять раненых в рентгеновский кабинет, в перевязочную или на операцию.

В отделении Ковальского — для носилочных раненых — у дверей стояли три невысоких деревянных станка, отдаленно напоминавших гимнастические брусья. Возле них женщина-врач, одетая в белый комбинезон с небольшими вшитыми карманами, из которых виднелись края цветных талонов для сортировки, энергично распоряжалась санитарами На станках лежали раненые, тут же стояли наготове две пары санитаров в ожидании, когда им придется снимать раненых со станков.

Гости разошлись по палатам. Их интересовало все: и через сколько часов была оказана раненому первая помощь, и на чем его тащили с поля боя, и когда его кормили, и в чем привезли на полковой медицинский пункт, на чем доставили к нам.

Внезапно раздались мощные, оглушающие залпы стоящих против госпиталя зенитных орудий. Грохот батарей поднял с носилок многих раненых. Они молча вопросительно смотрят на врачей. Слышится приглушенный гул самолетов… Гости, как ни в чем не бывало, спокойно продолжают обход. Взрывы сливаются с залпами орудий. Работа в отделении не прекращается; санитарки и общественницы разносят чай.

Гул орудий постепенно стихает. Закончив осмотр, гости прошли в ванную комнату. Пятнадцать ванн были покрыты деревянными щитами с отверстиями для стока. Над каждой ванной висели шланги со смесителем горячей и холодной воды. Несмотря на непрерывную работу, пол был сух и чист. Наши общественницы, девушки и женщины в клеенчатых фартуках и резиновых сапогах, вооруженные губками и мочалками, так старательно мыли раненых, что те только кряхтели от давно не испытанного ими удовольствия.

Вчерашние студентки, домашние хозяйки — молодые и старые москвички все свои силы отдавали уходу за ранеными. Душой всего здесь была тетя Маша, «инструктор» и друг общественниц.

В операционной у одного стола работал Чайков, наш опытный хирург. Чтобы спасти ногу оперируемого, он применил редкий способ, описанный много лет назад профессором Богоразом. Один врач-ассистент переливал кровь, другой следил за деятельностью сердца. Сестра впрыскивала камфору. Столпившись вокруг, стояли наши учителя. Они молчали. Операция уже близилась к концу, когда раненый застонал.