Евгений Панов - Зоология и моя жизнь в ней

Согласно колониальной теории происхождения многоклеточности эволюционные преобразования «много-клеточных» агрегатов того типа, к которому относятся «колонии» стигонемы и одноклеточных водорослей, заключались в постепенном переходе от состояния равноклеточности к состоянию разноклеточности. Или, по словам основателя биосоциологии Адольф Эспинаса, – «…от бессвязной однородности к определенной и сплоченной разнородности». Суть этих преобразований – в прогрессирующей дифференциации индивидов-клеток, которая закладывает основы разделения обязанностей между отдельными их группами. Беря на себя выполнение той или иной специальной функции, клетка освобождается от необходимости быть тружеником-универсалом и превращается в специалиста с сильно ограниченным кругозором. Это, естественным образом, все более усиливает зависимость клеток друг от друга. Они утрачивают свою первоначальную самостоятельность, превращаясь из суверенных индивидов в тесно взаимосвязанные компоненты единой целостной конструкции.

Я начал писать книгу в 1983 г. и работал над ней примерно 10 лет. Понятно, что мысли о том, как выстроить материал, чтобы получилась интрига, способная увлечь темой даже неспециалистов, не оставляли меня, где бы я ни находился в тот или иной момент – не только за письменным столом в московской квартире, но и во время поездок, описанных в предыдущих главах (3–6) книги, которую читатель держит в руках.

Но особенно яркие впечатления оставил в памяти год 1984, когда мне пришлось погрузиться в разделы зоологии, неожиданно оказавшиеся для меня совершенно новыми. Летний отпуск с женой Леной Потаповой и двумя маленькими детьми, Соней и Колей, я проводил тогда в деревне Дмитрово Костромской области. Мы задумали купить деревенский дом неподалеку отсюда. Но пока шли поиски подходящего варианта и переговоры с потенциальными продавцами, нас пригласила к себе пожить Катя Елькина (Куприкова), ставшая в этот год сотрудником нашей лаборатории.

В принадлежавшей ей большой избе, сработанной на славу из толстых бревен диаметром сантиметров в 30, стоял большой обеденный стол – своего рода шедевр столярного искусства. В промежутках между трапезами хозяйка предоставляла его в полное мое распоряжение, так что я мог разложить на его обширной столешнице сразу несколько книг, тексты которых я конспектировал, сопоставляя друг с другом. Если что-то было не вполне ясно в одной, приходилось искать уточнений и дополнений в другой или в третьей. А по утрам я спускался с высокого берега реки Унжи, на котором стоит деревня, к ее руслу, любовался на редкость красивыми видами ее долины и записывал на диктофон песни многочисленных здесь обыкновенных овсянок и прочих местных видов птиц.

В то лето я пытался разобраться с вопросами, которые, казалось бы, должны были хоть в небольшой степени быть мне известны со времен студенческой жизни, когда я слушал курс биологии беспозвоночных и даже сдавал на отлично экзамены по этой дисциплине. Но тут я понял, что не помню из всего этого ровным счетом ничего, и почувствовал себя полным профаном.

Неожиданно оказалось, что многие вопросы общего порядка, возникшие передо мной во время работы над первыми главами (об «одноклеточных» и об эволюции многоклеточности), стоят перед биологами не менее, а, возможно, даже более остро, когда речь заходит о мириадах существ из разряда модулярных многоклеточных. Тех самых, которые характеризуют собой те или иные ранние этапы эволюции животного мира. В книге об этом открытии, сделанном мной для себя (в силу тогдашнего моего недостатка знаний), сказано так: «Знакомство человека со “сборными” созданиями вроде нитчатых бактерий, состоялось лишь после того, как с помощью совершенных микроскопов удалось проникнуть в тайны микромира. О существовании империи так называемых “зоофитов” люди узнали, проникнув в совершенно чуждую для них среду, в глубины морей и океанов. Многие обитатели этих двух столь далеких от нас миров – царства одноклеточных и вотчины Нептуна – оказались совсем непохожими на те организмы животных, с которыми человек постоянно имел дело прежде».

Неудивительно поэтому, что в нашем обыденном языке не нашлось подходящих слов для обозначения самой сущности этих поистине поразительных созданий, как бы балансирующих на грани между индивидуальным и коллективным способами существования. Биологам поневоле пришлось вводить новые термины, которые позволили бы хоть как-то упорядочить неслыханное разнообразие в строении всевозможных «коллективных индивидов», чтобы совместить новые знания о них с нашими привычными, устоявшимися представлениями.

Так что пришлось открыть соответствующие учебники для вузов и начинать знакомство с предметом чуть ли не с чистого листа. А все то, о чем я читал теперь, было настолько увлекательным, что мне пришла в голову крамольная мысль. Возможно, будь я прилежным студентом и вникай бы внимательно в то, с чем знакомился сейчас, наверняка не стал бы орнитологом, а посвятил бы жизнь изучению поистине удивительных обитателей морских глубин.

Большая часть контингента видов царства Нептуна представлена организмами модулярными, причем особенности их строения весьма широко варьируют даже в пределах каждого конкретного подразделения (например, среди мшанок или, скажем, мадрепоровых кораллов). Этих поразительных во всех отношениях существ натуралисты XVIII–XIX веков называли «зоофитами» – что буквально означает «животные-растения». К ним относили губок, мшанок, коралловых полипов и прочих кишечнополостных. В 1723 г. французский судовой врач Пейсоннель установил что коралловые рифы, считавшиеся до того времени каменистой горной породой, в действительности есть продукт коллективной деятельности своеобразных миниатюрных животных, объединенных воедино наподобие цветков, осыпающих яблоневое дерево. Это открытие настолько не вязалось с привычными взглядами «человека сухопутного», что даже наиболее прогрессивные и проницательные мыслители того времени были обескуражены и отказались верить утверждению путешественника. В частности, в трактате Вольтера «О феноменах природы», опубликованном 45 лет спустя, находим такие рассуждения: «Весьма опытные натуралисты считают коралл жилищем, построенным для себя насекомыми. Другие придерживаются древнего мнения, гласящего, что коралл – растение, и глаза наши подтверждают их правоту».

А вот к какому заключению пришел Чарлз Дарвин после того, как во время своего кругосветного путешествия воочию познакомился с подобными существами: «Как ни кажется изумительным это соединение самостоятельных особей на одном общем стволе, но то же самое представляет нам каждое дерево, ибо почки следует рассматривать как самостоятельные растения. Вполне естественно, однако, что полипа, снабженного ртом, внутренностями и другими органами, следует считать самостоятельной особью, между тем как индивидуальность листовой почки проявляется значительно слабее. Поэтому соединение раздельных особей в одно общее тело поражает нас сильнее у кораллины, чем у дерева» [229].