Евгений Панов - Зоология и моя жизнь в ней

Впрочем, в таком аморфном конгломерате суждений о природе социо-демографических систем неявным образом доминировала идея эволюционного становления целесообразной функции, «полезной» для исследуемых объектов. Таковыми до появления на научной сцене социоэкологии были клетка, орган либо система органов, и, разумеется, организм в целом. Когда же в сферу интересов биологов попали социальные системы, объединяющие множество индивидов, то этот подход был, как бы по привычке, распространен и на их изучение. Но здесь, как мне стало казаться, его применение не сулило большого успеха.

Причину заблуждений, порождающих широко бытующее стремление показать во что бы то ни стало «полезность» того или иного типа социо-демографических систем остроумно обрисовал Уильям Росс Эшби, один из пионеров в исследовании сложных систем и вопросов кибернетики. Он писал: «Биолог… изучает главным образом животных, выживших в результате длительного процесса естественного отбора. Поэтому почти все организации, которые он наблюдает, были в его глазах уже отобраны как “хорошие”, и он склонен думать, что организация по необходимости должна быть “хорошей организацией”».

Я задался целью разработать принципиально иной подход, в котором была бы всячески акцентирована компромиссная сущность любого коллектива, где непременно имеет место конфликт интересов составляющих его особей, подчас весьма жесткий. Кроме того, я намеревался уделить максимум внимания явлениям, которым склонны приписывать роль механизмов, выработанных в ходе эволюции «для» выполнения тех или иных социальных функций, но которые в реальности есть проявление «социальной патологии» в условиях чрезмерного переуплотнения: своего рода «психология толпы» в мире животных.

Здесь я опирался на следующую, принципиально важную точку зрения видного американского социолога Роберта Кинга Мертона: «Функции – это такие наблюдаемые следствия, которые способствуют приспособлению данной системы; дисфункции – такие, также наблюдаемые, которые уменьшают приспособленность или регулирование системы. Существует также эмпирическая возможность нефункциональных следствий, которые попросту безразличны для рассматриваемой системы».

В этой связи стоит напомнить парадокс колониального гнездования у упомянутых выше южноамериканских кассиков. Самки этих птиц селятся столь тесно, что целые гроздья гнезд падают на землю под собственной тяжестью, что приводит к одновременной гибели десятков насиженных яиц, а то и почти выросших птенцов. Едва ли кто-нибудь возьмет на себя смелость назвать эту систему «хорошей».

Такого рода размышления и плоды последующего общения с московскими коллегами-орнитологами привели к тому, что я посвятил несколько полевых сезонов изучению социального поведения совершенно новых для меня видов птиц.

К середине 1970-х гг. тема колониального гнездования у птиц, которая интенсивно разрабатывалась в Европе и США уже около двух десятилетий, заинтересовала и некоторых отечественных орнитологов. Наиболее активно этим вопросом занимался сотрудник нашего института Виктор Анатольевич Зубакин. В 1976 г. он защитил кандидатскую диссертацию по теме «Сравнительная экология колониального гнездования чайковых птиц». Само ее название говорит о том, что в центре внимания автора была экологическая сторона вопроса. А именно, роль тех условий среды, в которых обитают колониальные птицы, как определяющего фактора формирования и существования этих своеобразных гнездовых агрегаций. Особенно заинтересовали Зубакина те из них, где размножающиеся пары чаек и родственных им крачек селятся с очень высокой плотностью, так что расстояния между гнездами измеряются сантиметрами. Он назвал сравнительно немногие виды, которым свойственно такое поведение, облигатно колониальными, то есть вынужденными гнездиться именно таким образом. И в самом деле, у этих видов, подобно тому, что мы видели у кассиков, гнездование отдельной пары вне тесного коллектива если и возможно, то представляет собой явление исключительно редкое.

Идея диссертации, о которой идет речь, сформировалась под влиянием концепции, принадлежавшей влиятельному английскому орнитологу Дэвиду Лэку, и пользовавшейся широкой популярностью на протяжении полутора десятилетий после выхода в свет (в 1954 г.) его классического труда «Численность животных и ее регуляция в природе». Суть концепции в том, что пространственная и демографическая структура популяции есть прямая адаптация к конкретным предписывающим условиям среды. Или, другими словами, в силу такого приспособления каждой «средней» по своим качествам особи гарантируется доступ к достаточным для выживания кормовым ресурсам и максимальная безопасность хищников. В такой трактовке оптимум достигается в ходе эволюции как сумма приспособлений индивидов к характерным для данного вида условиям существования. Это происходит за счет так называемого индивидуального отбора – согласно дарвиновскому принципу: «выживают наиболее приспособленные». В этой системе взглядов организующая роль социального поведения остается за скобками. Группировки особей (локальные популяции и демы) выступают как простые множества , а не в качестве системных образований , находящихся под воздействием самых разнообразных внутренних регуляторных механизмов.

Хочу подчеркнуть, что этот подход как раз хорошо иллюстрирует методологическую слабость адаптационизма: монополию функциональных объяснений и их смешение с генетическими при тенденции к игнорированию структурных. Ведь совершенно ясно, что если два близких вида обитают бок о бок друг с другом, то влияние на них доступности кормовых ресурсов и хищников должно быть примерно одинаковым. Значит, и структура их локальных популяций не должна различаться сколько-нибудь существенно. Но зоологи буквально на каждом шагу видят нечто совершенно иное, о чем я расскажу далее.

Из всего сказанного ранее вполне очевидно, что я в то время стоял на принципиально иных позициях. Я был уверен в том, что социальное поведение – это самостоятельное активное начало, которое невозможно игнорировать, идет ли речь о социо-демографических системах в их нынешнем виде, или же строя гипотезы об эволюционной истории их становления и перспектив дальнейшего существования. Там, где дело касалось темы эволюции этих систем, я опирался на идеи выдающегося отечественного эволюциониста Ивана Ивановича Шмальгаузена. Он полагал, что биологические системы, по мере приобретения ими собственных внутренних регуляторных механизмов и их дальнейшего развития, все более уходят из-под непосредственного контроля среды и ее случайных влияний. А это, естественно, может приводить к развитию в сходных условиях (и даже на сходной структурной основе) систем, достаточно различных по своему строению.