Матвей Хромченко - Солист Большого театра

На следующий день о том сообщила армейская газета «За Советскую Родину»: «Вчера фронтовой бригадой Государственного ордена Ленина академического Большого театра Союза ССР в здании германского рейхстага дан концерт. Зрителями были непосредственные герои последних боев, участники штурма рейхстага».

В таком контексте не место обсуждать, кто, как и с какими целями развязал вторую мировую войну. Для всех, кто в Великой Отечественной ценой жизни, увечьями, здоровьем, искалеченной судьбой победил, для фронтовиков и, как тогда говорили, тружеников тыла, а ныне для их детей и внуков те годы святы. Как писала Анна Ахматова, «Но живы навсегда / В сокровищнице памяти народной / Войной испепелённые года».

Заключая статью «Великое единение народа» («Советский артист», перепечатана в сборнике «Война и музыка»), отец писал:

«Выступая с концертами на фронте, в госпиталях, на призывных пунктах, видя, как нуждаются воины в песне, в музыке, мы чувствовали свою причастность к борьбе с врагом, понимали, что вносим свой посильный вклад в общую победу. Военные годы остались в нашей памяти, в наших сердцах как годы великого единения всего советского народа, когда каждый человек старался сделать всё от него зависящее, чтобы приблизить желанную победу».

Потому и не остался без наград Родины: до ордена не допел, но две медали «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и «За доблестный труд в 1941–1945 гг.» по торжественным датам имел право на пиджак цеплять.

Была ещё почётная от армии Грамота и ценный подарок, какой, не знаю, их ему вручил «лично» маршал Родион Малиновский. Легендарный, замечу, полководец, успевший отличиться ещё в царской армии: Георгиевский крест 4-й степени. Вторым, 3-й степени был награждён… врангелевским генералом, о чём не узнал, потому что к тому времени воевал уже в составе Красной Армии. А до того унтер-офицером, затем капралом 2-го Особого пехотного полка Русского Экспедиционного корпуса сражался во Франции: три военных ордена Круа де Гер с мечами. Между прочим, после Парада Победы этот одессит единственный из всех военачальников пришёл в Кремль с «боевой подругой»…

Создатель нового песенного жанра внёс ещё один вклад в советское – и мировое, никак не иначе – искусство.

Летом 1952-го года руководство ГАБТа объявило очередной набор в оперную труппу, первый тур проходил в городах, имевших оперный театр и консерваторию: в Киеве, Минске, Саратове, Свердловске (и др.). На отбор лучших конкурсантов для участия во 2-м и 3-м турах отправились эмиссары театра, Соломону Хромченко выпал Ленинград, куда он приехал главой комиссии вместе с аккомпаниатором и организатором-секретарём.

Вспоминая, как почти тридцать лет назад его будущее зависело от решения жюри и, понимая, что теперь судьба конкурсантов зависит уже от него, он к новой для него роли эксперта отнёсся с присущей ему доброжелательностью.

Когда на второй день в концертном зале Дома актёра был объявлен перерыв, к членам комиссии подошла молодая женщина с просьбой её прослушать (далее я сочетаю фрагменты из воспоминаний отца и книги «Галина»).

Секретарь, строго: Вы записаны? Она: Нет, я только сегодня о конкурсе узнала.

Секретарь: Значит, не подготовились, завтра последний день, приходите завтра.

Тут вмешался Соломон Хромченко. Он оценивающе на меня посмотрел… Настоящий тенор, он реагировал на женщин, как боевой конь реагирует на звук трубы:

Что ты к ней пристал? Готова она или нет, её дело (и Вишневской): Возвращайтесь после перерыва и пойте, потому что если сегодня успеем всех прослушать, то вечером уедем.

(Из питерских претендентов на второй тур комиссионеры отобрали ещё одного певца, баритонального баса Бориса Нечипайло, также принятого в группу стажёров театра).

Едва она начала петь романс Рахманинова «О, не грусти, мой друг», как секретарь (не приглянулась?) её остановил: Вы прослушиваетесь не в филармонию, а в оперный театр, поэтому будьте любезны спеть какую хотите арию!

Но тут вновь вмешался отец, очарованный её смелостью – выбрала сложнейший для исполнителя романс и труднейшую арию, голосом и, не исключаю, внешностью (а какой нормальный мужчина на неё тогда не отреагировал бы?..): Если вы решили спеть романс чтобы успокоиться и подготовить себя к арии, то, пожалуйста, начните снова, допойте романс до конца, а уж затем, без перерыва, спойте арию Аиды.

Комиссия, включая придиру-секретаря, была единогласна, сообщив Галине Павловне дату её приезда в Москву.

Утром в день, когда Вишневской предстояло выйти на третий тур и петь под оркестр, она позвонила отцу, он собирался в театр её слушать, волнуясь так, словно сам должен был экзаменоваться, и сказала, что заболела (женские дела) и петь не может. На что отец: Галина Павловна, дорогая, поймите, специально для вас никто вторично собираться не будет, а потому успокойтесь, мобилизуйтесь и выходите так же смело, как в Ленинграде – я верю в вашу звезду! [23]

Принятая в стажёры, она не сразу стала, по оценке главного режиссёра Бориса Покровского, «козырной картой в колоде Большого театра», той Вишневской, кем потом все восхищались, поначалу что-то у неё не ладилось, да и конкурентки не дремали: как-то встретив отца в буфете, сказала, что хочет из театра уйти. На что он: уйти вы, конечно, можете, никто вас удерживать не станет, соперницы будут просто счастливы, и Большой не пропадёт. Но второй раз в одну реку не войти, поэтому очень вас прошу, потерпите ещё немного, и поверьте мне – очень скоро вы даже вспоминать наш сегодняшний разговор не будете.

Как в воду глядел.

Я не сомневаюсь в том, что, начав певческую карьеру в ленинградской оперетте и продолжив на концертной эстраде, Галина Павловна с её-то характером стала бы мировой звездой и без участия в своей судьбе отца и конкурса в Большой, хотя пришлось бы ей на восхождение затратить больше лет и усилий. Однако на отцовском письменном столе с той поры многие годы стоял её фотопортрет с надписью «Вам, дорогой Соломон Маркович, в знак благодарности за признание. Г. Вишневская. 26 26 октября 1954 года», а «наша Галочка», как приговаривала мама, стала любимицей семьи.