Матвей Хромченко - Солист Большого театра

Образ графа Альмавива задан драматургией Бомарше, подкреплённой искромётной музыкой Россини. Сценически эта роль выигрышнее Альфреда. В ней и объяснение в любви, и задуманная (но не графом, а Фигаро) ради соединения влюблённых интрига с обманом отца Розины и его хитроумного советника Базилио, а потому сыграть этого «фрачного героя» любителю даже легче.

При этом на сценическое воплощение этих и других ролей – герцога Мантуанского, Джеральда, царя берендеев – отводится пара-тройка часов. Иное дело Юродивый: его всего два появления и несколько фраз – жалоба, призыв и пророчество – занимают в целом несколько минут. Вот его сыграть так, чтобы врезаться в память зрителя-слушателя, может далеко не каждый профессионал.

А уж спеть Юродивого вне спектакля, вне сценического действия, мог бы разве что Козловский, но, насколько я знаю, и он такого себе не позволял.

Иное дело – классические русские романсы и песни, авторов которых вдохновила великая поэзия, в истории музыки сопоставимые лишь с песенными циклами Шуберта и Шумана. Почти в каждой из них, своеобразной мини-пьесе, пусть и не столь мощной, как в опере, драматургией, есть сюжет и подразумеваемый персонаж. Вот чтобы его за две-три минуты предъявить зрителю-слушателю и не уйти со сцены «под шорох своих шагов», требуются не только вокал, но, как минимум точные интонация, мимика, жест.

Чтобы покорить арией, например, песней Певца из оперы Аренского «Рафаэль» («Страстью и негою сердце трепещет») или Молодого цыгана из оперы Рахманинова «Алеко» («Взгляни, под отдалённым сводом»), требуется в первую, вторую и третью очередь Голос именно что с большой буквы.

В романсах только звуком и эмоцией не обойтись, а потому, скажем, «Сожжённое письмо» Кюи-Пушкина или «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной» Рахманинова-Пушкина поёт отнюдь не каждый профессионал.

Или романс Титова-Минаева: «Я знал ее милым ребенком когда-то». Драматургии – кот наплакал. Случайно разбив куклу, девочка плакала всю ночь напролёт, спустя годы разбила сердце рассказчика столь душераздирающей истории, но плакал об этом только он. Всё! Но спеть-то это надо так, чтобы в памяти слушателя остались не только мотив и слова, но и безутешный страдалец.

Далеко не каждый оперный певец рискует выйти на эстраду с романсом или песней в сборном концерте, тем более в концерте сольном, на полтора-два часа один на один с внимающим ему слушателем (без микрофона у рта и подпевающей, подтанцовывающей «группы поддержки»). В моём понимании такой концерт – это спектакль, требующий от исполнителя выстроенной им сквозной драматургии.

Ни одна опера с участием Соломона Хромченко не записана: записи в «золотой фонд» Гостелерадио были ему «не по чину»… В архиве каким-то чудом сохранились только начало «Руслана…» с обеими песнями Бояна и фрагмент первого акта «Фауста» (вальс), где Мефистофель сводит своего подопечного с Маргаритой.

Не был записан также и хотя бы один его сольный концерт [27]ни до, ни после войны, но, к счастью, хранятся записи исполняемых им арий, романсов и песен (в дуэтах и соло) А он пел – в лучших консерваторских и филармонических залах многих городов страны – и авторов русских «романсеро» Алябьева, Варламова, Гурилева, почему-то называемых дилетантами, и классиков Глинку, Кюи, Чайковского, Римского-Корсакова, Танеева, Рахманинова (я назвал не всех), и советских композиторов – Глиера, Кабалевского, Хренникова, Соловьева-Седова, Корчмарева… Так что при желании каждый, кто пожелает, может их слушать в той или иной, уже как захочет последовательности.

Всё же одну «рецензию» на него как актёра я приведу:

«Уважаемый Соломон Маркович! 12-го января я впервые видела Вас в роли Дон Оттавио и почему-то вспомнила бессмертные слова великого Станиславского: „Нет маленьких ролей, есть плохие актёры“. А мне приходилось слушать „Дон Жуана“ с другим актёром, и я как-то даже не заметила этого героя. У Вас какой-то особый дар придавать образу такую лиричность, что в сочетании с Вашим нежным голосом производит впечатление необычайной жизненности. Вы сумели найти тонкие краски для этой роли, Ваш Дон Оттавио – нежный друг, настоящий товарищ. Извините за беспокойство. С искренним благоговением перед вашей артистической личностью. Рита».

Напомню: на 1-м конкурсе музыкантов-исполнителей Соломон Хромченко поделил третью премию с Муртазой Мамедовым [28]. Через какое-то время некто осведомлённый в закулисных играх передал отцу, что против присуждения ему второй премии выступили члены жюри из… Украины! Якобы их возмутило, что питомца киевского института, направленного в столицу лишь для «усовершенствования», в конкурсе заявили как выпускника московской консерватории. Чтобы их ублажить, первую премию заодно с двумя москвичками присудили Зое Гайдай, выпускнице уникального по «производительности» замечательных вокалистов, как московская, ленинградская и киевская консерватории, института им. Лысенко.

Не исключаю, что так оно и было: в 1930-е во всём искать национальную подоплёку значило бы искажать советскую историю (не только потому, что на том же конкурсе первые премии получили Эмиль Гилельс и Давид Ойстрах). Но вот полвека спустя к 75-летию отца в «инстанцию» было отправлено два письма. Секретарь Союза композиторов СССР Тихон Хренников, подписавший одно, и подписавшие другое Иван Козловский, Борис Покровский (главный режиссёр ГАБТа), Иван Петров, Елена Кругликова, Артур Эйзен (и др.), напомнив былые заслуги коллеги, к тому же длящего певческую и педагогическую (профессор) деятельность, заключили: «С. М. Хромченко достоин звания народного артиста РСФСР».

Инстанция признала его заслуги, удостоив звания заслуженного деятеля искусств республики, им чаще всего увенчивали «за выслугу лет». Но, допуская, что и тогда в этом не было национальной подоплёки, не могу забыть утро 13-го января 1953-го года.

Выдвинутый на третий срок в депутаты райсовета, уже и листовку с биографией напечатали, отец собирался в театр, где должен был с трибуны общего собрания зачитать приветственное письмо тов. Сталину, когда по радио Юрий Левитан – «голос Советского Союза» – зачитал сообщение ТАСС об аресте «врачей-убийц»!..

Чтобы отвлечь отца от мрачных предчувствий – дочь одного из «вредителей», также отоларинголог, работала в поликлинике Большого и дружила со своими пациентами, одна из знаменитых тут же поспешила высказаться: «пригрела змею на своей груди…», я стал расспрашивать его о всякой всячине. В какой-то момент он вспомнил, как его пригласил в свой кабинет заместитель директора Большого театра Яков Леонтьев и завёл как старший с младшим такой разговор (в моём пересказе, но точно по существу):