Матвей Хромченко - Солист Большого театра

Выпускница Смольного института и Петербургской консерватории дебютировала в парижской «Гранд-Опера» в операх Вагнера: Елизавета («Тангейзер»), Элиза («Лоэнгрин»), Брунгильда («Валькирия»), удостоившись уникального ордена – Академической пальмы. После завершения оперной карьеры выступала с сольными концертами и с симфоническими оркестрами под управлением Глазунова, Самосуда, Клемперера, Онеггера. С 1930-го – профессор Московской консерватории, в 1932-34-м – декан вокального факультета. Среди её учеников, помимо дочери, Нины, камерной певицы, Яунзем и Янко, были солисты ГАБТ Киричек, Кругликова, Леонтьева, Талахадзе, Шумилова. Спустя полвека Янко и Хромченко рассказывали о своём педагоге на вечере её памяти

Спустя четыре года лауреаты-москвичи «отчитались» концертами, одобрительно отозвавшись о каждом, рецензент по каждому прошёлся замечаниями (газета «Музыка», 1937 г.). Позже отец выступил с сольным концертом в Доме учёных: на слух уже другого музыковеда, «с большим успехом… концерт показал, что певец сделал выводы из строгой критики выступления во время показа лауреатов, что С. Хромченко не останавливается в своём музыкально-художественном росте». («Вечерняя Москва», 1938 г.).

Мне известно единственное исключение. После очередного зимой 1947-го концерта в госпитале – артисты и после войны считали выступления перед тяжелоранеными своим долгом – он, позвонив маме, услышал: только что по радио сообщили, что они с Петром Селивановым, также участником того концерта, удостоены звания Заслуженного артиста республики. На радостях друзья приняли на грудь с избытком – госпитали не страдали от отсутствия спирта… – и пошли домой по аллее вдоль Ленинградского проспекта, горланя всё, что вспоминалось, и никакой тебе простуды! Много лет позже я оказался за столом с молодыми тенорами ГАБТа, сменившими отправленную на пенсию гвардию. Меня, привыкшего к отцовской аскезе, поразило ими выпитое и выкуренное, а когда они по просьбе хозяйки ещё и запели, я не выдержал: хотя бы горло поберегите! Да ладно, они отмахнулись, петь столько, сколько твой папаша, никто из нас не сможет, а на наш век голоса хватит…

В предвоенные годы известный впоследствии лирический тенор, знакомя слушателей с музыкальными новинками, пел в ресторанах Москвы. Отец услаждать пьющих, жующих и танцующих, чем ныне в корпоративных сборищах за большие гонорары пробавляются даже именитые, никогда себя не позволял.

Вот и не верь в знаки зодиака. Рождённых в декабре отца и мать разделяли двадцать три дня, он 4-го, она 27-го, но он стрелец, она – козерог. И что же? Да то, что ему было вменено ставить перед собой высокие цели, в том числе творческие и их достигать, при этом не быть корыстным и заботиться о родных. А маме – «служение в самом высоком смысле этого слова, склонность к самопожертвованию, обязанность практически обустраивать жизнь и при этом готовность отказаться от многих её радостей». Читаю, улыбаюсь, оставляю.

То ли на этом спектакле, то ли на одном из следующих Барсова так вокруг него «вертелась», что в какой-то момент он… упал в оркестровую яму; оркестранты тут же вытолкнули его на сцену. Было такое или это очередная театральная байка – мне её пересказала редактор его записей еврейских песен Лариса Абелян, – я не знаю, но о другом случае знаю достоверно, от него. Он вдохнул из парика Лакме волосок, застрявший в горле на связках, боль жуткая, еле стерпел. А по поводу дебюта спустя десятилетия писал: «К счастью, всё прошло хорошо, а ведь я мог провалиться, опозориться, и на этом моя оперная карьера могла закончиться, поэтому в дальнейшем я на такой риск не шёл ни под какими уговорами». От себя добавлю: слыша в этой партии уже после войны, считаю одной из лучших в его оперном репертуаре.

«Нужно открыть окна и двери Большого театра, иначе мы задохнёмся в атмосфере головановщины, – науськивала „Комсомольская правда“. – Театр должен стать нашим, рабочим, не на словах, а на деле. Без нашего контроля над производством не бывать театру советским. Нас упрекают в том, что мы ведём кампанию против одного лица. Но мы знаем, что если нужно что-нибудь уничтожить, следует бить по самому чувствительному месту. Руби голову, и только тогда отвратительное явление будет сметено с лица земли. Вождём, идейным руководителем интриганства, подхалимства является одно лицо – Голованов». Поощряемые властью, авторы газеты вмешивались в «производство» не только ГАБТа, но Академии наук (клеймили всемирно известного академика Ивана Павлова), Всесоюзных Литературных Курсов (шельмовали «духовного мракобеса» философа Густава Шпета), негодовали по поводу того, что в историческом музее «уцелели антропософы, теософы, спириты», а всё потому, что «в месткоме нет ни одного партийца».

Все были удостоены Сталинских премий, одна досталась даже Василенко, с которым Н. С. под конец жизни вынужден был соседствовать в консерватории. Пазовский, в конце 1920-х также отметившийся критикой Голованова – ратовал за советскую оперу, через пять лет из-за тяжёлой болезни ушёл из ГАБТа. Не исключено, что её спровоцировала угроза Сталина, прозвучавшая после заключительного прослушивания нового советского гимна в 1944-м. В ответ на вопрос, когда состоится премьера «Ивана Сусанина» дирижёр точной даты не назвал (далее из воспоминаний профессора московской консерватории Дмитрия Рогаль-Левицкого, он оркестровал музыку гимна Александрова), на что генералиссимус «нажимая на каждое слово»: «Да если бы и мы на фронте с такой же скоростью продвигались вперёд, с какой вы переучиваете „Сусанина“, то, пожалуй, ещё не добрались бы до Днепра». Было мгновение, когда казалось, взрыв будет неизбежным. Но… всё обошлось. Не всё, коль после того перенесший инфаркт Пазовский был вынужден передать бразды правления Николаю Семеновичу, а его после новой волны интриг (сколько же ему досталось!) и инсульта вынудили вновь – окончательно – покинуть родной театр. Оба дирижёра ненамного пережили «кремлёвского горца»: скончались в том же, что и он, году, едва отметив каждый 60-летний юбилей.

Оба непререкаемые авторитеты, пятикратные сталинские лауреаты. Что же до Ария Моисеевича, то вот воспоминания коллеги отца тенора Анатолия Орфенова: «мы с Соломоном Марковичем ежедневно ходили как ученики в класс, где Пазовский занимался как концертмейстер, добиваясь выразительного пения, но главное – правдивого слова, слияния вокала с человеческой речью. Мы многому научились у Пазовского. Его высочайшая требовательность мобилизовывала, требовала дальнейшего непрерывного труда, обязывала работать над собой ежечасно. Я горд и счастлив, что прошёл эту школу».