Мария Рива - Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

— Все евреи, которые не ставят фильмы в Голливуде, сидят здесь, в Нью-Йорке. Чего, по-твоему, ты сможешь там добиться? Американское телешоу в пустыне! Это будет похуже того, что мы перенесли на съемках «Сада Аллаха»!.. Но в любом случае — зачем тащить с собой детей? Дети могут остаться со мной… И кто будет делать тебе прическу?

Юл считал, что у нас впереди замечательное приключение и перед отъездом пожелал мне и Биллу всяческих удач. Итак, 24 мая 1953 года мы ступили на борт надежного трансатлантического самолета, принадлежавшего компании «Pan American», и полетели в Гандер. В Гандере предстояла первая «дозаправка» на долгом пути к Тель-Авиву. Моя мать продолжала ездить на уик-энды в Калифорнию, где в Палм-Спрингсе ее ждали свидания с «ним». Меня не было рядом с ней в то время, я поэтому боюсь точно сказать, кто это «он», о котором сказано в дневнике. Впрочем, хорошо зная свою мать, допускаю, что «им» мог быть кто угодно. В промежутках между встречами с любовниками она навестила моего отца.

Языком нашего повседневного общения теперь стал английский, и даже ее письма ко мне приобрели американский ритм.

Ангел мой,

я видела Папи. Он работает ужасно много, и работа у него, по-моему, слишком тяжелая для человека, перенесшего операцию, но, как ты знаешь, он очень упрям. Тами чокнулась еще больше, и я всю дорогу домой с ранчо плакала, роняя слезы в свою банку с пивом, потому что мне по-прежнему тяжко видеть, что психопат сильнее нормального человека. Он с самого начала пообещал ей, что она не будет готовить, и они вместе со мной поехали в то место, где обычно обедают, в мерзкую маленькую забегаловку с громко орущим музыкальным автоматом. Еда оказалась такая жирная, что я просто скушала немножко творогу, а к еде не притронулась. Он ел всю эту ужасно тяжелую пищу, и я спросила его (именно спросила, ты же знаешь, я вышколена, как надо), не сварить ли мне мясного бульона и не привезти ли им; они могли бы, по крайней мере, дня три разогревать его, и у него была бы приличная еда, и никакой с ней заботы. Мне сказали «да», я целый день провела у плиты, чистила овощи, резала et cetera, et cetera. Когда я приехала, Тами стала вопить, что это негде держать, что ей все равно придется потом мыть посуду, даже если бульон готовый, но я спокойно все разместила, помыла после обеда тарелки и уехала — такая расстроенная, что даже не попрощалась. Никогда к ним больше и ногой не ступлю — не хочу, чтобы из-за меня у него были неприятности.

Эту картину я без труда могла представить себе во всех подробностях. Итак, моя мать является в маленький домик на ранчо, лимузин ее набит разными дорогими бакалейными товарами, их столько, что семейству из двенадцати человек хватило бы для прокорма на целый месяц. Шофер втаскивает в крошечную кухню Тами громадные термосы со знаменитым мясным бульоном Дитрих, выбрасывает из холодильника все подряд, освобождая место для даров законной супруги, а Тами тем временем беспомощно стоит рядом. Один шикарный жест — непосвященные, разумеется, привычно истолковали бы его как акт изумительного, бескорыстного великодушия Дитрих — и мать моя оккупировала жилище другой женщины, претендуя на ее владения, умаляя ее способность заботиться о человеке, которого она любит, заставив ее ощущать себя беспомощной, несчастной и к тому же еще невнимательной и неблагодарной. В довершение всего привезенный мясной бульон был так хорош, что нельзя было не понять, какая скверная стряпуха хозяйка этого дома. Я с абсолютной точностью знала, что испытывала Тами, я словно сама там находилась! У меня-то, во всяком случае, имелся муж, которому я была нужна, который терпеть не мог мамины кулинарные изделия, а вот отец мой, вероятно, дал Тами хороший нагоняй: она, дескать, опять подняла шум и, благодаря ее поведению, чудесная, самоотверженная Мутти почувствовала, что ее «грандиозные усилия» не оценены по достоинству.

Мы обосновались в отеле «Шарон», — это между Тель-Авивом и Хайфой. Какая страна! Необузданная, шумная и безоблачно спокойная; юная и древняя. Земля контрастов. Ее жизненная сила в надежде на скорое воплощение великой мечты народа. Всем новым странам знакомо чувство, что будущее у них в руках. Здесь, в Израиле, глубокая старина привносит во все свое дополнительное величие. Здесь слились воедино неподвластность времени, глубокая связь с ним новых поколений и бесценная мудрость выживших, готовых к битвам.

Мы ели кошерную пищу, изучали законы и обычаи веков. Нас никто не заставлял, мы сами так решили. Мы хотели, чтоб дети наши с уважением относились ко всем религиям, а для этого они должны были узнать их, понять их главные установления, прежде чем сделать выбор в пользу какой-то одной, самой близкой. Мы хотели создать для них безопасное убежище, где без помех созреют их умы и души.

Кроткая, милая молодая женщина поставила перед пятилетним Майклом тарелку, и тот, удивленный, спросил ее своим тоненьким дискантом:

— Сара, а почему номер твоего телефона записан у тебя на руке?

Сара обратила взор ко мне, колеблясь, не решаясь дать объяснение малышу. Мне страшно понравилось, что она не оторопела и не рассердилась при виде такого неведения.

— Скажите правду, Сара. Ему важно ее узнать.

И она сказала — просто, спокойно, голосом, в котором не звучали ни боль, ни ненависть.

В тот день мы собирали камешки на пляже; это занятие крайне серьезное, требующее полной самоотдачи.

— Мамочка, смотри! Какой красивый, с серебряными пятнышками, весь сверкает! Я отдам его Саре, пусть она полечит свою бедную больную руку!

Мать сообщала из Нью-Йорка:

Пишу статью для «Лейдиз хоум джорнал» на тему «Как быть любимой», за которую заплатят 20 000. Да! Ты прочла верно: 20 000 долларов. Ремарк жутко обозлился, узнав, сколько это стоит. И мне не помогло даже, когда я обратила его внимание на то, что дерьмо всегда оплачивается лучше, чем стоящая вещь; он все равно продолжал кипятиться.

…Я способна понять мужчин, которые предъявляют мне претензии, жалуются, что были со мной несчастливы, и восклицают: «Зачем она ко мне так относилась?» Женщинам я тоже подсыпаю лести, чтобы все были довольны.

Потом я подписала договор с издательством «Даблдэй» на книгу о красоте. Тут уж Ремарк так не ярился, потому что это о красоте. Когда о любви — тогда он чувствует конкуренцию. Только я одна умею писать о любви и о том, что такое труд любви.

Над статьей «Как быть любимой» она работала в те часы, когда ждала звонка Юла или его самого. Она хотела, чтоб ему были известны и внятны эмоции, ею описываемые. Наконец она показала ему рукопись в надежде, что он узнает чувства, которые она старалась в нем вызвать. По совести говоря, большая часть статьи вообще была написана ради того, чтобы привести Юла в восторг, порадовать тонкостью рассуждений. Он предложил ей помощь, она согласилась, и период сотрудничества стал едва ли не лучшим этапом их романа.