Иван Степанов - Милосердия двери. Лазарет Ея Величества

Слишком свободны были Ее движения. По лазарету Она ходила одна, а не "следовала в сопровождении". Не было у Нее столь свойственной Высочайшим

Особам заученной "чарующей улыбки". Она улыбалась с напряжением. Зато радостно было вдруг вызвать чем-нибудь настоящую улыбку… и какую "настоящую"!

Я никогда не слышал звука Ее голоса. Она говорила, что называется, громким шепотом. Вопреки распространенному мнению, русским языком владела хорошо.

Акцент сказывался лишь в том, что Она, как большинство иностранцев, слишком четко выговаривала каждый слог. [Букву "з" произносила скорее как "зж".]

Ровные, безукоризненные, белые зубы. Тонкие губы. Лицо немного красное. Рука большая, спокойная, тяжелая, уверенная.

В перевязочной работала как рядовая помощница. В этой обстановке княжна

Гедройц была старшей. В общей тишине слышались лишь отрывистые требования: "ножницы", "марлю", "ланцет" и т. д., с еле слышным прибавлением "Ваше Величество". Императрица любила работу. Гедройц уверяла, что у Нее определенные способности к хирургии. По собственному опыту знаю, что Ее перевязки держались дольше и крепче других.

До того времени я видел Императрицу всего раза два на торжествах и то лишь издали. По рассказам, Она представлялась мне болезненной, нервной, немощной и преждевременно состарившейся. Здесь Она показалась мне моложе Своих лет. За два с половиной месяца моего пребывания в лазарете Она ни разу не пропустила, если не считать поездок по провинциальным и прифронтовым городам. Утром в лазарете все время на ногах, днем объезды госпиталей Царского и столицы.

Вечером Она слушала курсы сестер милосердия, где преподавала княжна Гедройц.

До моего прибытия в лазарет Императрица только присутствовала на перевязках.

Я был первым, которому Она Сама сделала всю перевязку. Рана в ногу выше колена — самая легкая для начинающей. Вернувшись во Дворец, Она сказала Е. А.

Шнейдер, которая еще не знала о моем приезде: "J'ai fait mon premier pansement a votre petit aux longs cils" [1] Я сделала свою первую перевязку вашему малышу с длинными ресницами(фр.)

Через несколько дней, обходя палаты, Императрица дала мне образок и спросила:

— Вы получили Евангелие?

— Никак нет, Ваше Величество.

— Это Я забыла… Сейчас принесу.

Она быстро прошла в противоположный конец здания, где была канцелярия, и через минуту принесла мне маленькое Евангелие в светлозеленом переплете. На первой странице — большая подпись с росчерком, а рядом с ней свежими чернилами: "31-го авг. " — день моей, вернее Ее, первой перевязки.

С первого дня я понял, что выпавшее на мою долю счастье — счастье на день, что все это сказка, на которую я буду оглядываться всю жизнь. Я жил каждой минутой, каждым впечатлением, стараясь ничего не забыть. Сколько раз тогда и впоследствии приходилось вспоминать, а иногда и рассказывать эти страницы прошлой жизни. Так и остались они радостные, молодые, чистые…

На другой день после моего прибытия нас снимал придворный фотограф. Моя кровать оказалась в центре группы. За ней стали Императрица, Ольга и Татьяна.

Кругом весь персонал и другие раненые. Этот снимок был перепечатан многими журналами и даже продавались специальные открытки. Одну из них мне переслали несколько лет назад из СССР. Подлинные большие фотографии Императрица раздала каждому из снимавшихся. Она подписывала их с Княжнами. Рядом с Ними подписалась и Вырубова. Тогда это многим не понравилось. Теперь кажется правильным. Память о них неразрывна.

Императрица и Великие Княжны имели по фотографическому аппарату и постоянно нас снимали. Они внимательно следили, чтобы каждый получил снимок, охотно подписывали Сами и требовали наши подписи. Кроме того, у Них были альбомы, в которых все мы должны были расписываться [2] Один из альбомов в кожаном переплете с автографами раненых, где есть и роспись автора этих воспоминаний, хранится в Государственном архифе РФ в личном фонде Великой княжны Татьяны Николаевны: ф 651, оп. 1, д. 26. .

На одной из первых перевязок Императрица спросила меня про мою семью. Между прочим я сказал, что волнуюсь за тетку, которая застигнута войной во Франции.

— Моя сестра тоже осталась в Париже и я не имею о ней сведений. Постоянно расспрашивала про мою, как Она произносила, "невестушку" — передавала поклоны.

В середине сентября Императрица с Дочерьми кончила курсы на звание "сестер милосердия". Они нашили кресты на передники и видимо гордились этим отличием.

Косынки Они носили по правилам гигиены, тщательно пряча волосы. Одна из дам случайно или из кокетства выпустила прядь волос.

— Отчего Вы не хотите носить косынку, как носит сестра Романова? — ласково заметила ей Императрица.

Два раза в неделю из дворцовых теплиц нам присылали корзины срезанных цветов.

Княжны сами распределяли их по нашим столикам. Я проговорился, что люблю желтые розы, и с этого дня мне выбирали все желтые цветы.

Многие мои близкие и знакомые также приносили цветы. Раз на моем столике красовался букет красных роз и белых хризантем. Императрица долго рассматривала их и, улыбнувшись "по-настояшему", вдруг сказала:

— Они не знают, что Вы любите желтые розы.

Сама Она любила лиловый цвет.

По воскресеньям Императрица с Дочерьми приезжала иногда в часы приема посетителей. Перед Ее приходом особенно волновались дамы, так как надо было, целуя руку, делать глубокий реверанс, что, с непривычки, не всем давалось. С

посетителями Императрица обыкновенно не говорила. Родителей и близких не принято было представлять.

Исключение было сделано для старой татарки, приехавшей из Крыма, чтобы поблагодарить Ее за заботы о раненом сыне, офицере Крымского Конного полка.

Представление происходило перед дверью в нашу палату. Вместо традиционного приседания, старуха отвесила глубокий поклон в пояс, слегка притом отступив.

Поцеловала руку с вторичным поклоном и протянула букет белых роз. Старуха с белой татарской наколкой на голове была величественна и всю церемонию провела с большим достоинством без тени подобострастия. Императрица взяла цветы, передала их одной из дам и, после небольшой паузы, положила руку на плечо старой татарки, привлекла ее к Себе и поцеловала в щеку.

Как-то Императрица застала у меня мою невесту и сказала ей несколько ласковых слов. В другой раз Она приезжала, когда у меня сидела пожилая компаньонка моей тетки. Это был человек исключительных душевных качеств, но замечательно некрасивой внешности. Худая, кривая, с большой бородавкой на носу. Она происходила из глубоко-провинциальной среды.

Я был в ужасе от мысли, что ей придется встретиться с Императрицей. Не мог же я, лежа в постели, научить ее в несколько минут придворному реверансу. Сперва хотел придумать предлог, чтобы ее удалить, но ведь и ей хотелось видеть