Алексей Шеметов - Искупление: Повесть о Петре Кропоткине

— Как видите, не отхожу. Принес работу.

— Это прекрасно. Петр Петрович успокоится. Он ждет ледниковое исследование. Как, дело движется?

— Нет, я спешил закончить орографию, — сказал Кропоткин.

— Теперь возьметесь и за ледники?

— Возможно, возьмусь.

— Разделывайтесь с ними да махнемте-ка вместе в Сибирь. А?

— Нет, Иван Семенович, мне не удастся.

— Очень жаль, — вздохнул Поляков. — Я все время вспоминаю нашу Олекминско-Витимскую экспедицию… Нет, не придется мне больше путешествовать с вами по родной моей Сибири. Остаются одни воспоминания.

Он был печален, этот забайкальский казак, ныне уже широко известный зоолог.

— Иван Семенович, университет-то вы посещаете? — спросил Кропоткин.

— А как же, посещаю. В будущем году закончу. Весной предстоят последние экзамены… Вот видите, Петр Алексеевич, вы помогли мне поступить в университет, ввели в науку, а сами куда-то уходите. Чую — уходите.

— Никуда я не ухожу, дружище.

— Да, не уйдете? — оживился Поляков. — Кстати, вы третий том «Записок» имеете?

— Разве он вышел?

— Вот тебе раз! Неужто не видели свой изданный труд?

Поляков встал, открыл шкаф и достал толстенный том «Записок Императорского Русского географического общества».

Весь этот том был занят отчетами Кропоткина и Полякова об Олекминско-Витимской экспедиции, совершенной ими семь лет назад.

Кропоткин видел десятки своих опубликованных работ. Он всегда их перечитывал, но теперь не имел для этого времени. Свалив с плеч орографию, он принялся за другую работу, нужную другому обществу.

Московские аресты пока не задели «чайковцев» (Любавский, видимо, крепился, не выдавал), но они могли задеть через месяц, через два. Значит, надо было торопиться с программой, чтоб успеть разослать ее по провинциям до набега синемундирников.

И он торопился. Идеал будущего общества он успел выносить и первую часть своей записки писал легко и быстро. Но еще быстрее летели убывающие осенние деньки. Однажды, перевернув тридцать первый лист рукописи, он услышал какой-то шорох за окном и вскинул голову — это был шорох первого снега, жесткого, белым песком бьющего вкось по стеклам. Что, зима надвигается?.. Нет, до нее, слава богу, еще далеко. Это она издали попугивает. Начало октября. К ноябрю необходимо закончить записку. Программу, Митя, нельзя откладывать. Мы ее отпечатаем (станок есть) и распространим по всей России, и, если нас, как ты пророчишь, загребут, она будет действовать, собирать борцов. Да, надо спешить. Можно было бы и вечерами работать, но ведь не усидеть, тянет на Выборгскую, на Петербургскую, на Васильевский. Десять суток просидел взаперти над очерком, так потом бегом несся за Неву к рабочим, как носился когда-то пажом от дворца к дому Друцких, где ждала очаровательная княжна Варенька с новой книгой «Полярной звезды».

В комнату вошла Лиза.

— К вам гость, Петр Алексеевич, — сказала она. — Какой-то симпатичный синеглазый молодой человек. Пушистые светлые усики. Есть у вас такой знакомый? — По просьбе Кропоткина она теперь проводила в его комнату без спроса только тех, кого уже знала. — Провести?

— Пригласите.

Кропоткин осмотрел стол, хотел кое-что убрать, но махнул рукой.

Лиза открыла дверь, и в комнату вошел Сергей Синегуб.

— Приветствую вас, труженик пера, — сказал он, сняв шляпу.

— Что, пошел дождь? — спросил Кропоткин, принимая от него мокрый плащ.

— А он уже с утра идет, сейчас только посыпалась крупа. Не замечаете и погоды? А я ведь за вами, Петр Алексеевич. По просьбе Клеменца. Там у меня собрался литературный комитет. Вас тоже включили. Вы, Клеменц, Тихомиров и Кравчинский.

— Он вернулся?

— Да, вернулся и привез познакомить с нами своего хозяина. Оригинальнейший человек этот Ярцев. Организатор крестьянского артельного хозяйства. Собирается отдать свое имение мужикам. С условием, чтоб они выплатили остаток долга его матери, у которой он арендовал землю. — Сергей подошел к столу, глянул на листы рукописи. — Программа? Разрешите поинтересоваться. — Он взял один лист, медленно прочитал его.

— Значит, вы не признаете и народной выборной власти? Никакой власти, никакого правительства? Революция все это начисто отметает? Так, Петр Алексеевич?

— Да, я полагаю, что так должно быть.

— А как же строить новую жизнь без руководства?

— Почему без руководства? Руководить будут народные комиссии. Руководить, а не править, не властвовать. В каждой сельской и городской общине, в каждом союзе общин будут избраны руководящие комиссии.

— Вот они и превратятся в правительство.

— Нет, эти комиссии не будут наделены властью и смогут только предлагать дела, но не решать их.

— Любопытно, — сказал Сергей. Он взял со стола другой лист, прочел его. — Да, любопытно. Но мы ведь не знаем, каково будет истинно народное правительство. Такого в ближайшие прошлые века на свете не было. А вы вот пишете: «Мы знаем, что всякая группа людей, которой поручено решать некоторую совокупность дел, всегда стремится расширить круг этих дел и свою власть в этих делах. И чем умнее, энергичнее, деятельнее эти люди, тем более будет это стремление с их стороны к захвату не порученных им дел». Не слишком ли категорично? Откуда этот опыт?

Кропоткин взял у него лист, просмотрел зачитанное место.

— Да, истинно народного правительства в истории не было, — сказал он, — но были свободные общины, и те из них, в которых зарождалось правительство, то есть выделялась группа сильных людей, теряли свободу. Так что опыт есть. Прочитайте Токвиля.

— Эх, Петр Алексеевич, вы уже думаете о будущем общественном устройстве, а я хочу одного — свалить бы этот постылый мертвящий строй, а там что будет. Одевайтесь, едем за Невскую заставу. Почему не заглядываете к нам?

— Да вот пишу, а вечерами то на Васильевский, то на Выборгскую. К заводским ходил, теперь фабричные вернулись из деревень. Эти как-то ближе мне. В дом Байкова не заходили?

— Так он же теперь не наш.

— Как не наш? Наш. Чарушин сохранил его для рабочих, уплатил хозяину за все лето. Там артель поселилась. Гриша Крылов и его приятели. Вот талантливые ребята! Именно талантливые. Будущие народные трибуны. Трое уже готовятся в поход по деревням.

— Не хвалитесь, Петр Алексеевич. Сойдетесь поближе с нашими рабочими — увидите еще более талантливых. Некоторые пишут зажигательные воззвания, а ведь едва выводят каракули. Написали даже рецензию на «Древнюю Русь» Худякова. Каково? Есть просто самородки. Едем, познакомлю с одним.

У Александро-Невской лавры начинался Шлиссельбургский тракт, вдоль которого тянулись каменные владения иностранных и нарождающихся российских круппов. Извозчик попался не из лихих, лошадку не гнал, да и как было гнать по неровной мостовой, залитой грязными лужами. Кропоткин, сидя рядом с Сергеем в дрожках, озирался по сторонам, всматриваясь в этот мрачный мир рабочей окраины. Угрюмые кирпичные здания, подернутые мглистой изморосью. Высокие трубы, вздымающие клубы дыма к низко ползущим тучам. Между каменными громадами — деревянные казармы рабочих, лавки, трактиры. На мостовой — грохот ломовых подвод, нагруженных железом, чугуном, громоздкими ящиками, тюками.