Ольга Книппер-Чехова - О.Л. Книппер – М.П. Чехова. Переписка. Том 1: 1899–1927

Маша, сколько раненных везут! Всё полно.

На стене висит огромная карта, накалываю флаги.

Послезавтра пойду с кружкой [1171], после молебствия в Храме Христа. Легче, когда делаешь определенное дело.

О нашей Марии Петровне Григорьевой [1172]ни слуху ни духу, а была она в Германии. О Барановской нет вестей [1173].

Милая Маша, я тебя и не поздравила к 15-му! [1174]Ну, поздравляю. Получила ли мои открытки с дороги?

Как хорошо в Москве! Как она зелена, красива!

Ну пока прощай, пойду спать, завтра рано вставать – много дела.

Целуй мамашу, Софию Влад. Поле кланяйся, Иде. Как Фомка? Оля тебя целует и С. Влад-ну.

Вишневое дерево на могиле Антона принялось.

Покойной ночи. Оля

Год по содержанию.

25 авг. [1914 г. Мисхор – Москва]

Милая Оля, мы все еще в Мисхоре! Пережили страхи на счет войны с турками, я даже ездила в Ялту советоваться с умными людьми, но в Ялте была такая паника, что даже жители коренные, вроде Синани, собирались удирать! Телеграммы о победах нас несколько успокоили, и мы решили остаться немного. Все-таки 1-го сент. уже будем в Ялте и я начну понемногу собираться в Москву. Но вот беда – с квартирой моей плохо дело! Я, кажется, попалась здорово! Во всяком случае, надо как-нибудь добиваться окончания квартиры, и по возможности скорее, т. к. с мамашей можно приехать только в собственную квартиру.

Телеграфировала Дроздову [1175]и просила Ваню принять энергичные меры. От него ты узнаешь подробности. Я тебе очень завидую, что ты в Москве и работаешь для войны, я же ничем не могу остановить ту мельницу, которая у меня внутри машет крыльями; я волнуюсь, жду известий и жадно читаю газеты…

Ида лежит, читает и шьет. Француз подает ей еду. Она собирается переселяться в Ялту. Не пьет.

Сегодня передам печальные известия Альтшуллеру по телефону [1176].

Дворник пока не заставляет желать лучшего, Михаил [1177]прислал письмо, что приедет 10 сент., и я не знаю, как мне быть. Думаю, что не возьму его обратно – не хочется расставаться с теперешней чистотой. Молодые живут в свое удовольствие и не обращают на нас никакого внимания, по-прежнему кушаем сухую картошку. Вот и все наши новости. Больше писать не о чем.

Корректуры мне не шлют, и я не знаю, что мне думать. Уж не затерялась ли как-нибудь в дороге?

Будь здорова и невредима, целую тебя. Привет твоей маме и Оличке. Спасибо за письмо. Маша .

Вчера с Прохачем ходили в горы, в сосновый лес – великолепно!

Получены на твое имя две телеграммы: одна от Анны Ивановны сод[ержания] такого: «Успокойся все устроено мама ». Другая гласит след.: «Выдано водворительное свидетельство Привет Модль ». За тобой 60 коп.

Венка два (получше) [1178]прибереги для Таганрогского музея. Очень просили.

Год по содержанию.

27 августа [1914 г. Москва – Мисхор]

Каждый день хочу писать тебе, милая Маша и в буквальном смысле не нахожу минуты свободной. С утра ухожу, приеду – пообедаю и опять дальше. Лихорадочно живу, но хорошо. Вечером валюсь от усталости. Последние дни было еще ужасное волнение: мать моя упала на улице и разбила голову до кости, истекала кровью, зуб выбило. Меня вызвали с репетиции к телефону, сказали, что она лежит на Мал. Дмитровке у д-ра Левенталя. Я не помню, как я доехала. Вызвала хирурга, наложили ей повязку, и я ее перевезла домой. Сегодня она встала, но вид ужасный, и совершенно потеряла вкус и обоняние, надеюсь, что это временно.

Устраиваем лазарет. Я езжу закупаю, устраиваю. Квартира у нас чудесная, светлая, большие окна, высокие комнаты, все белое. Актеры набивали подушки, щипали морскую траву для нижн. подушек. Все актрисы шьют, но вчера я забраковала много рубах и велела переделывать, халаты уже дала портным шить. Бегаю по каким-то переулкам на Ильинке, ищу туфель, чулок, езжу в управу, сегодня ездила просить, чтоб город дал нам медикаменты, перевязочные материалы, а то уж очень дорого. Открываем, верно, в воскресенье, пока на 20 кроватей, но доктора и Малинин Вл. Фед. [1179]говорят, что у нас такое большое помещение, что к нам до 60-ти положат. Это страшновато.

Репетирую «Скрипки» [1180], т. ч. видишь – день полон, и я счастлива.

В театре всё больше живут войной. Немирович все изучает, волнуется, делом мало занимается. Наши иностранцы выезжают 31-го из Марселя, едут Алексеевы, Качаловы, Подгорный и Массалитинов. Раевская и Халютина приехали, Коренева завтра.

Сегодня утром ездила с Олей встречать и провожать на войну Павлушу. Там на вокзале видела поезда с ранеными солдатами… Впечатление очень сильное и какое-то совсем новое. Лица терпеливые, многие страдальческие, у кого нога, у кого рука, у кого лицо забинтованы. Одеты хорошо, лежат и сидят на соломе, нет вида запущенности, студенты-санитары носят тяжело раненных, несут вытянутого офицера, прижимающего к груди нежный цветок… пишу и не могу без слез вспоминать эту платформу, носилки, открытые вагоны и молчаливые, серьезные лица солдат… Публика с корзинами с провизией тут же, возят чаны с горячей водой… Оля так заволновалась всем виденным, что сегодня же записалась на курсы сестер милосердия. Ада уже скоро сдаст экзамен и получит нашивку и звание ученой сиделки. Будет помогать у нас в лазарете, приедет в сентябре. Оля еще очень опечалилась известием о смерти очень милого юноши, их хорошего знакомого, кот. пошел добровольцем и пал в бою. Они все лето вместе провели.

Нервы так настроены, что третьего дня, когда я экзаменовала поступающих к нам в театр, один юноша читал «Старый капрал» Беранже, и я вдруг чувствую, что меня это начинает волновать и прошибает слеза.

Маша, мне очень совестно, что я не могу попасть на твою квартиру, но утешает меня то, что Иван бывает там и что он писал тебе. Но все же я на днях выберусь хоть рано утречком.

Надеюсь, что турки Крым не тронут [1181], – я не бросаю мысли строить флигель и вышлю тебе купчую и план, Оля мне его скопировала.

Очень горюю, что нельзя было устроить Гришу Альтшуллера. Кассо так и не ответил мне. Коновицеры благополучно в Москве. Сегодня ездила осматривать лазарет еврейской общины – у них очень хорошо оборудовано – на 50 кроватей. Лежат тихие, покорные тела… Офицеры горячатся над картами, тычут пальцами на Тильзит… Все, кто может, берут раненных в дом. У Лужских пятеро, Немирович берет троих, Цингеры [1182]берут одного. В газетах читала, верно, как мы собирали в кр ужки?

В Москве совсем другая жизнь, все люди точно омылись, очистились, не знаю, может, мне так кажется.

Против памятника Гоголя лазарет Маши Морозовой [1183], солдатики выздоравливающие сидят у памятника, окруженные любопытной толпой… Вишневский видел сегодня двух пленных австрийцев и говорит, что впечатление удручающее.