Марина Райкина - За кулисами. Москва театральная

– А то, что Плятт ушел к Вере Марецкой, – может, это его главная интрига?

Вот так в театре всё: начинается хорошо, а заканчивается подозрениями. Поэтому не стоит ломать голову над неизменной природой закулисья, а лучше попристальнее всмотреться в нее.

Любимые игрушки актерского тщеславия – звания и привилегии, к которым актеры относятся с особым трепетом. Номера в гостиницах, класс вагона и места в самолете находятся под их бдительным контролем. Заслуженные и народные, даже если их фамилий страна не ведает, бдительно следят, чтобы молодой, без звания, но кассовый актер не переступил порог СВ. Тут может случиться такая интрига или, тоже на «и», – истерика, что костей не соберешь.

Опытные худруки и режиссеры в таких случаях просто разводят своих подопечных. Известен случай, когда Михаилу Цареву, руководившему много лет Малым театром, опытнейший дипломат, предложили на гастролях в Риге разместить труппу не в гостинице, а в коттеджах. Царев начал прикидывать, кого с кем поселить. После мучительного раскладывания жилищного пасьянса (если Нифонтова на одной лестнице встретится с Быстрицкой)… о, эта работа требовала самоотречения. В результате Царев отказался от привилегированных коттеджей.

Знаете, кто в театре главные интриганы? Думаете, артисты? Как бы не так. Самые тонкие и опытные интриганы – главные режиссеры. Это они – инженеры актерских душ и первые скрипки в нервном театральном оркестре.

Олег Табаков не возмущается, когда его называют главным интриганом «Табакерки», ибо считает, что всякий, кто зовет людей в даль светлую, не кто иной, как интриган.

– Ленин был интриган. Да и Станиславский с Немировичем были уж такие интриганы… Я не в качестве сравнения, в качестве аналога. Вот тебе стих:

Если бы они могли говорить, они бы открыли всю подноготную спектаклей. Они бы рассказали о своих великих партнерах. И поведали, что именно им, а не своим коллегам, звезды с мировыми именами доверяли самые сокровенные тайны. Эти Мурки, Васьки, Шарики и Барсики бескорыстно, практически даром, служили и служат театру. Почем нынче звериный труд на сцене, опасен ли он для окружающих и многие другие вопросы возникают, как только братья наши меньшие появляются на сцене и демонстрируют в полной красе и многообразии

Первыми в животном деле на театре оказались, как и следует ожидать, новаторы – Станиславский с Немировичем-Данченко, в 1902 году поставившие спектакль «Власть тьмы» по Толстому. Слухи о крайнем натурализме постановки разлетелись по Москве еще задолго до премьеры. Зрители с нетерпением ожидали увидеть на сцене обещанных телят, коров, кур, жеребят и много-много натуральной грязи. Но на деле за всю деревенскую скотину на сцене отдувалась лишь одна лошадь. Ее показывали два раза за спектакль – один раз проводили на втором плане, второй – она стояла в стойле и жевала небольшую кучку сена.

Посмотрев на все это, критики понесли, но не лошадь, а артистов. «Наконец я нашел-таки одно вполне непосредственное существо, – сообщал рецензент „Новостей дня“ некий господин Мунштейн. – Это была деревенская кляча, даже не обычный извозчичий одер, а довольно приличная лошадь темной масти, плохо загримированная деревенской клячей». Рецензент даже взял интервью у кобылы, и та пафосно воскликнула:

– Неужели господин Станиславский думает, что я бы с меньшим реализмом ела овес или сено, чем он свой черный хлеб!

Короче говоря, лошадь была недовольна.

И при советской власти главный драматический театр страны никогда не пренебрегал в своих художествах братьями нашими меньшими.

Сегодня скотный двор российского театра весьма пестр и разнообразен. Среди артистов разных званий расхаживают собаки, кошки, кролики, куры, петухи, лошади, козы и даже черепахи. Вовсю летают голуби – большими и малыми стаями.

И все-таки самой распространенной живностью на сцене справедливо считаются кошечки и собачки – от дворовых до благородных дорогих пород. Самый крупняк играл в Ленкоме – бобтейл с музыкальной кличкой Джаз в «Мистификации» и овчар Дарс Винтерборн в «Трех товарищах» в «Современнике». Последний продолжает дело своего отца Зенберг Винтерборна, первым (замечу, достойно) дебютировавшего в «Трех товарищах».

– Не опасно такую серьезную породу выставлять рядом с артистами? – спрашиваю кинолога Павла Власова.

– Не опасно, потому что все под контролем. Собака-то обучена.

Но даже хорошо обученная собака может прихватить, как это было с артистом Александром Бердой. В сцене факельного шествия он, вопреки предостережениям инструктора, махал руками. Ну, собачка его и цапнула. С тех пор Берда встал с другой стороны.

Но, как выясняется, есть проблема, о которой не подозревает зритель. Оказывается, больше всего от прекрасного страдает не артист, не режиссер, а именно собака. Перед выходом на сцену у нее буквально начинается истерика. Ну просто как у некоторых народных артистов.

– Дарса трясет, бьет крупной дрожью, как только он слышит музыку, после которой нам надо идти на сцену, – продолжает инструктор. – По-хорошему, для психики собак их надо менять в спектакле каждые полгода.

А вот «Вишневый сад» можно назвать самым собачьим спектаклем, хотя Антон Павлович Чехов не предусмотрел среди действующих лиц животных. Но многие мастера режиссуры регулярно гувернантке Шарлотте придавали собачку. Считалось, что без нее странности Шарлотты будут непонятны.

Ольга Аросева играла роль Шарлотты в спектакле «Вишневый сад» Театра сатиры:

– Спектакль должен был ехать на гастроли в Болгарию. Но за границу не всякого артиста тогда брали, а собак тем более. Сказали, что пуделя мне найдут на месте. И действительно, в каждом городе, где мы выступали, все собачки работали хорошо. Но вот в одном, не помню уже в каком по счету, собака улеглась на сцене и, как я ее ни тянула, не двигалась с места. Рычала зверски. В кулисах со смеху умирал Андрей Миронов: «С имением не хочет расставаться», – говорил он. А мне не до шуток – я же не могу текст от себя нести, мол, «пошла вон» и прочее.

– Ермолай Алексеевич, идите сюда, – зову я Лопахина. Выходит и шепчет мне: «Эта сука переживает за имение больше, чем хозяйка». В общем, общими усилиями увели собаку.