Марина Райкина - За кулисами. Москва театральная

На самом деле в жизни и обычные граждане постоянно сводят счеты – умирая от зависти к ближнему, так и норовят подложить хозяйственное мыло в щи соседу по коммуналке. Но ни один институт не изучил так основательно природу этого явления и не взял его на вооружение, как театр. Вот, скажем, открывает актриса Шекспира. Положим – «Двенадцатую ночь», а там уже, на странице 402-й, готовый рецептик по околпачиванию зазнавшегося индюка, коих на театре немало.

– Я хочу подкинуть на его (то есть дворецкого Мальволио) пути, – говорит Мария, потирая пухленькие ручки, – некие томные любовные послания, где по цвету бороды, по форме ноги, по цвету лба он увидит весьма безошибочно изображенным самого себя. Я умею писать очень схоже с госпожой вашей племянницей.

На что сэр Тоби отвечает, что, мол, предвкушает позор дворецкого:

– Он подумает, что эти письма, которые ты ему подкинешь, писаны моей племянницей и что она в него влюблена.

Мария: Моя мысль действительно такой масти лошадь.

Сэр Эндрю: И ваша лошадь сделает его ослом.

Вот интрига и готова. Правда, мило? Правда. В трагедиях, у того же Шекспира, все не так очаровательно. Вот, скажем, Принц Датский, задумавший вывести на чистую воду дядю – убийцу своего отца, подговаривает актеров сыграть при дворе «Убийство Гонзаго»: «Скажи, можно ли в случае надобности заучить кусок строк в 12–16, которые я бы сочинил и вставил?» Актеры, люди подневольные, естественно, отвечают принцу «натюрлих», и перед королем разыгрывается сцена. Как будто бы хороший король прилег почему-то в цветнике на клумбу всхрапнуть часок-другой, а злодей подкрался и цап-царап корону и в ухо короля яду – кап-кап.

И тут противный гамлетовский дядя, взиравший на спектакль, вдруг как вскочит со своего зрительского места да как закричит нечеловеческим голосом что-то вроде: «Посветите мне, – мол – скорей на воздух, – мол». В общем, попался злодей в «мышеловку», сооруженную его любимым племянничком. Такой рецепт по расправе тоже может пригодиться всякому.

Интриги, если посмотреть на них попристальнее, можно разделить на: 1) интригу-глупость, 2) интригу-гадость, 3) интригу-сплетню, 4) интригу-насмешку, 5) интригу-убийцу. Но пусть интрига-убийца станет в очередь за своими глуповатыми и простецкими сестрами, временами не лишенными насмешливого обаяния. Вот одна из них.

Марка Розовского, талантливого режиссера из студенческой самодеятельности Московского университета, пригласили в Ленинград, в Большой драматический театр на постановку «Бедной Лизы» Карамзина, в которой, как известно, дворянин Эраст полюбил скромную девицу Лизавету. Художником назначили Аллу Коженкову. Режиссер, захваченный работой, приходил к художнице в мастерскую и фонтанировал идеями так, что очередной ее макет тонул в этом фонтане, как шлюпка в океане. Тем временем срок сдачи работы приближался.

Алла Коженкова: И вот перед самой отправкой макета в Питер приходит Розовский и решительно говорит:

– Значит так, на сцене ты ставишь бочку меда.

– Для чего? – обалдела я.

Марк посмотрел на меня, как на убогую.

– Эраст запустит руку в бочку – и к Лизе. Вымажет ее, и они прилипнут друг к другу. Это будет любовь. Не понимаешь, что ли?

Оказывается, гастрономический плод любви созрел в нашем искусстве значительно раньше скандального американского фильма «Девять с половиной недель».

– Я поняла, – продолжает художник, – медовый экстаз – это… смерть костюмам из церковного бархата, который с трудом удалось достать. А Марк не на шутку разошелся и предложил весь павильон вообще выкрасить лаком для ногтей. Ужас! Что делать?!

И тут – внимание! – рождается интрига, главным действующим лицом которой становится покойный ныне драматург Виктор Славкин. Славкин, подговоренный Коженковой, возникает в мастерской случайно, как внезапная телеграмма, и, выслушав гениальные идеи Розовского, переключает его:

– Спокойно, Марк. У меня встречное предложение: спектакль начинаем в фойе, где повесим плакат с надписью «Эраст-педераст».

– Как педераст? Почему педераст? – выпучил глаза Розовский.

– И подпишем плакат – Розовский. Ну не Карамзин же. Опять же публику сразу настроим.

Обалдевший вконец режиссер настолько был поражен идеей, что забыл и про мед, и про лак и ушел со Славкиным обсуждать ход о нетрадиционной ориентации дворянина Эраста как вызов политической системе. В результате «Бедная Лиза» вышла в том виде, в каком задумывалась изначально, и имела колоссальный успех у публики. После этой истории Алла Коженкова получила прозвище Леди Винтер русского театра, а «Эраст-педераст» стал классикой позитивной интриги. То есть устроенной не корысти ради, а исключительно общего блага для. Правда, много позже леди Винтер сама не раз падет жертвой чужой интриги.

Отчего интриги кишат в театрах, как гады в террариумах? – спросите вы. Умные люди отвечают: «В театре очень обнажены нервные системы. Все входят друг с другом в конкурентные отношения, и для каждого товарищ – это одновременно и соперник». И, развивая тему, сравнивают театр с семьей, коммунальной квартирой, в которой все время обсуждают тебя, твоих мужей (жен), любовников (любовниц). А я закрываю глаза и вижу театральные здания в разрезе – их намоленные исторические стены, стянутые тонкими, как истлевшие бельевые веревки, нервами.

Здесь психуют все. Старые актеры оттого, что каждый сезон в труппу принимают молодых. С актрисами так просто случаются истерики при виде хорошеньких дебютанток. Многие помнят, например, как молодая Людмила Гурченко очень давно показывалась в Театре сатиры. Она к тому времени уже была кинозвездой («Карнавальная ночь», «Девушка с гитарой»). На сцене, пред строгими очами режиссера Валентина Плучека в окружении сатировских актрис, Гурченко демонстрировала танцевально-вокальные таланты. В зале стояло такое гробовое молчание, что в середине номера она вдруг остановилась.

– Я так думаю, что мне нет смысла продолжать? – спросила киноприма. И Валентин Плучек, выразительно посмотрев на всех своих ведущих артисток, ответил: «По-моему, да». Так Гурченко не взяли в Сатиру.

А у молоденьких дебютанток, поступивших в театр, холодеет спина при виде голливудских улыбок примадонн, больше напоминающих хищный оскал. Совершенно справедливо опасаясь скорого «съедения» на обед, новенькие озабочены тем, чтобы найти в театре надежную «крышу». То есть пристроиться в гримерную к ведущей актрисе под крылышко, которая сама будет клевать, но не отдаст на съедение курятнику.