Марина Райкина - За кулисами. Москва театральная

Режиссер Леонид Трушкин не только завел собачку в своем «Вишневом саду», но и укокошил ее руками злобного Лопахина. Но та, не будь дурой, через какое-то время после «смерти» опять вышла на сцену. Каково было артистам, увидевшим «покойницу» в полном здравии и делающей стойку с высунутым языком, можно только догадываться.

Целую стаю вывел на сцену Михаил Левитин – в его «Ким-танго» по сцене носились двенадцать (!!!) такс. Причем раньше они делали это самостоятельно, но позже с ними стал пробегать специальный обученный человек.

– Дело в том, что среди «артисток» завелась одна, которая всех ссорила, и могло произойти все что угодно, – объяснял мне режиссер.

А всё интриги, интриги, интриги – они дошли даже до собак.

Теперь кошки. Они чрезвычайно талантливы, но очень несчастны. Вот в МХТ, в Камергерском переулке, жила кошка Машка, которую обожал весь театр, и ее без боязни занимали в спектаклях. Так, в «Женитьбе» Машка четко проходила по прямой из кулисы в кулису и ни разу не отклонилась от курса. Разумеется, в конечном пункте ее ждало законное блюдце с вкусной едой, но никакие наглые происки зрителей, вроде «кис-кис», не могли заставить Машку испортить режиссерскую концепцию. Правда, жизнь у Машки сложилась плохо. Очевидно, за свой артистический талант и хорошенькую наружность она пользовалась у местных котов зверским успехом. И вот по весне, в самый разгар кошачьих свадеб, Машку возлюбленные просто растерзали. Так бывает всегда, когда из стаи самцов самка отдает предпочтение кому-то одному.

– Легендарный кот жил в Казанском драмтеатре, – рассказывает художник Мария Рыбасова. – Как только давали третий звонок, он шел в реквизиторскую и забирался в клетку, которую потом выносили на сцену. На кота не могли нарадоваться, но, как это часто случается, в один прекрасный день он исчез, и реквизиторы, утирая слезы, заменили его на блатную кошечку, которая пристроилась жить в кабинете главного режиссера. Но блат таланта ей не прибавил, и все, включая главрежа, почувствовали разницу.

Однако у кошек есть одно коварное качество – они гуляют сами по себе. В том числе и на сцене. Так, во время спектакля «Кабала святош» во МХАТе, где никакие кошки не предусмотрены, случилась сцена, срежиссированная как по нотам. В то время, когда Олег Ефремов и Иннокентий Смоктуновский вели диалог, с двух сторон одновременно навстречу друг другу вышли две кошки. Они шли вальяжно, синхронно ступая и не обращая никакого внимания на великих мастеров сцены. Те очнулись, когда в зале начался гомерический хохот.

Зрители следили только за кошачьими движениями, и мэтры вынуждены были взять паузу, еще раз убедившись в старой театральной истине: переиграть животных и детей на сцене – это утопия. Зрители, когда видят животных, сразу забывают все на свете. Именно по этой причине Анатолий Эфрос отказался от щенка в спектакле «Эшелон». Как только тот возникал в руках инвалида, по залу ползло умильное: «Ой, щеночек, ой, маленький». О какой игре, режиссерских замыслах могла идти речь?

Но находятся люди, кто готов эту истину оспорить. Например, главный режиссер московского театра «Эрмитаж» Михаил Левитин, который в театральной Москве давно мог быть удостоен звания «Почетный животновод» или «Главный зоотехник» отечественной сцены.

– Артист ошибается, если считает, что животное его переиграет. Нет, оно не играет, а что-то собой являет. Есть режиссеры, которые хотят удивить животными, а есть, которые мыслят ими.

Так много лжи в театре так много притворства, что возникает необходимость, чтобы на сцене было нечто абсолютно реальное. Считать реальным существование артистов, даже самых блестящих – очень сложно. А животные несут некую тайну, которую мы в жизни стремимся разгадать, а на сцене сам Бог велел это делать. Животных в моем театре было много: одно время жил индюк, но с ним не справились. Были кролики, черепахи, куры, петухи, собаки разных пород. А вот кошек не было.

– Почему?

– Я их боюсь и считаю большой случайностью: любая кошка может появиться в любой момент, когда ей заблагорассудится (о чем и говорилось выше). Она есть только в одном спектакле – «Хармс». Понимаете, когда поется песня: «А люди машут кошками», я должен не словами потрясать, а кошками. Иногда такая иллюстрация животными, если текст требует того, дает невероятную силу.

У меня в «Изверге» есть император с голубем, который гадит ему на лицо. Голубь этот не настоящий, естественно. И как он «гадит» – дело техники, хитрость. Но когда император уходит, вдруг из-за дверей вылетает голубь настоящий. И у зрителя твердое убеждение, что именно он сидел на голове у императора.

– И, извините, какал.

– Фактически это шутка. У меня вообще была идея, чтобы по театру, по фойе, ходили животные – свиньи, собаки… Если бы не нужно было держать много прислуги, то, обещаю вам, ходили бы.

– А как же… ну… запахи?

– Вонища меня не пугает. Я воспринимаю театр как Ноев ковчег. Наше совместное проживание на сцене – свидетельство фантастичности мира. Для меня отдельно стоящие коровы, лошади – неубедительно. Однажды у нас начался сезон с «Хармса». И курица снесла яйцо прямо на сцене, и это было грандиозно обыграно Карцевым.

– Чем животные отличаются от артистов? Тем, что прибавки к жалованью не просят?

– Они просто хорошие.

– Самый яркий «артист» на вашей сцене?

– Была история просто невероятная. Зная мою любовь к Параджанову, у нас в театре устроили вечер его памяти. На сцене поставили и разложили его вещи. И мне пришло в голову поехать в ветеринарный институт и достать там овечку. Начал с ней репетировать. По моему замыслу, вечер должен был начаться с того, что овечка бежала по проходу ко мне, я ее поднимал и подносил к портрету Параджанова, читая при этом «Белую овцу». На репетиции овечка в первый раз правильно побежала по проходу, а во второй бросилась в ряды, и возникло ощущение, что это катастрофа. Тем более что ее провожали и встречали лучами прожекторов. Но на вечере моя овечка побежала правильно, я взял ее на руки, и после этого все сказали, что от вечера можно было ждать чего угодно. Животные вообще удивительно хорошо себя чувствуют в художественных обстоятельствах.

Самая крупная сценическая особь – это лошадь. Олег Ефремов ввел лошадь в «Чайку» (1980 год). Причем явление парнокопытного невольно носило комический характер.

«Я слышу ее легкие шаги», – говорил Треплев, а в это время по сцене «бум-бум». Это приезжала Нина. Шла впереди, а конюх из кулисы в кулису вел под уздцы белую лошадь.

Надо сказать, что эта коняга удачно совмещала драму с балетом и часто, отработав в МХТ, бежала в Большой, где выходила в «Дон Кихоте».