Андрей Шляхов - Татьяна Пельтцер. Главная бабушка Советского Союза

Епишкин. Ну и царство ему небесное! Что ж ты с покойником стесняешься? Ему ты хочешь уважение сделать, а меня в убыток вводишь. Смотри, время и так мало осталось для девятой серии…

Таня, неплохо умевшая танцевать, просила отца дать ей роль балерины, но Иван Романович отказал. Он редко в чем-то отказывал любимой дочери, но роли балерин, как и все прочие роли в «Театре купца Епишкина», при всей их кажущейся простоте были совершенно не детскими. Пародия вообще не детское дело. Тане пришлось довольствоваться ролями в детских спектаклях – она играла Белоснежку, Дюймовочку, Красную Шапочку и даже Иванушку в Коньке-Горбунке. Конька играл Леонид Барбэ. Он так искусно (и громко) ржал на сцене, что с улицы ему отвечали лошади.

В новом 1916 году дела пошли хуже. Жизнь общества перешла ту грань, за которой людям уже было не до зрелищ. Война задевала своим черным крылом все больше и больше народу. Росли цены с тарифами, вводились новые налоги. Магазинные прилавки уже не баловали таким разнообразием, как три года назад. Да и вся атмосфера понемногу становилась тревожной, не располагавшей к развлечениям. В феврале спектакли в театре Пельтцера шли при полупустых залах. То же самое было и у Синельникова. Желая спасти положение, Иван Романович начал вводить в репертуаре пьесы, написанные на местном, харьковском материале, такие, например, как «Когда ночь наступает в Харькове», «Харьковские кумушки» и «Харьковские женихи». Кроме того, он начал включать в программу выступления заезжих гастролеров, самым известным из которых был поэт Игорь Северянин, читавший в театре Пельтцера два вечера подряд в марте месяце. Тане, обожавшей романтическую поэзию, Северянин подарил свой «Громокипящий кубок», на котором написал: «Славы, счастья, многих лет желает Танечке поэт». Два из трех пожеланий великого поэта сбылись – Татьяна Пельтцер прожила долгую жизнь, достигла славы, но вот счастливой вряд ли могла себя назвать. «Громокипящий кубок» Татьяна скоро выучила наизусть, но все равно продолжала перечитывать. Сборник, подаренный поэтом, лежал в том чемодане, который у нее украли в поезде осенью 1941 года.

От двух представлений в день пришлось отказаться. Чтобы актеры не сильно потеряли в заработке, Иван Романович попробовал было организовать при театре актерскую школу. Первой туда записалась Таня. Кое-как набралась дюжина учеников разного возраста – от двенадцати до восемнадцати лет. На Танин взгляд занятия в школе были очень интересными и полезными. Здесь учили совсем не так, как у Синельникова. Например, у Николая Николаевича слово «кривляться» было худшим из оскорблений. Актеру, уличенному в кривлянии, оставалось только одно – пойти и застрелиться. А Леонид Барбэ учил своих «штудентов», так он называл учеников, как надо правильно кривляться. А Евгения Скокан, к тому времени ставшая для Тани «милой Женечкой», учила танцевать канкан! Когда Таня с гордостью продемонстрировала дома, насколько высоко она поднимает ногу, мать пришла в ужас и сделала выговор отцу. Отец пообещал сделать занятия в актерской школе «приличными», но менять ничего не стал. Он вообще предпочитал не вмешиваться в процесс обучения, предоставляя актерам преподавать так, как им вздумается. Сам преподавал искусство декламации, больше всего любил декламировать басни Крылова.

Школа при отцовском театре стала единственным (кроме гимназии) местом, где училась Татьяна. Никакого образования она так и не получила – не сложилось. Но на вопрос «где вы учились?» частенько отвечала:

– Я окончила Высшие театральные курсы в Харькове. Причем – с отличием. Только вот диплом затерялся где-то.

Тане нравилось учиться в отцовской школе, но остальные «штуденты» считали иначе. К началу Великого поста (т. е. к концу сезона) в школе осталась одна Таня.

– Чертов дед! – в сердцах сказал Иван Романович, имея в виду Наполеона Пельтцера. – Выпил все родовое счастье до дна, детям и внукам ничего не оставил. А я так мечтал разбогатеть, купить парочку доходных домов и окончить свои дни в богатстве и покое.

Иван Романович тогда и вообразить не мог, как крупно ему повезло в том, что ему не повезло. Если бы дела пошли в гору и он обзавелся, как хотел, доходными домами, то спустя пару лет все равно лишился бы их, и не исключено, что вместе с жизнью. А так он встретил революцию бедным актером, а бедных актеров советская власть, придававшая агитации и пропаганде огромное значение, весьма уважала. В отличие от домовладельцев и прочих буржуев, которые толпами выводились «в расход». Провидение любит подшутить над человеком, выворачивая все наизнанку. Но тогда, в 1916 году, Иван Романович искренне расстраивался по поводу того, что дела в его театре миниатюр шли все хуже и хуже.

Вспомнив старое актерское правило, которое гласит, что дела, пришедшие в упадок, поправляют удачным бенефисом, Иван Романович решил устроить свой прощальный бенефис. На самом деле он не собирался покидать сцену, потому что сорок пять лет далеко не пенсионный возраст для актера, тем более для такого энергичного мужчины, каким был Иван Романович. Это была всего лишь уловка, которая по иронии судьбы оказалась правдой – прощальный бенефис актера Пельтцера стал прощальным бенефисом театра миниатюр Пельтцера.

Заработанного за сезон хватило на то, чтобы сполна рассчитаться с актерами и погасить взятый в банке кредит.

– С чего начали, тем и закончили, – с горечью констатировала Евгения Сергеевна, прирожденная пессимистка.

– Долгов на шее нет, и то хорошо, – ответил прирожденный оптимист Иван Романович.

Вывеску своего театра он притащил домой словно в надежде на то, что она ему еще пригодится. Но после того как вывеска, стоявшая в коридоре, упала на Сашу, Евгения Сергеевна попросила дворника вынести «ненужный предмет» на помойку. Иван Романович пережил это спокойно, потому что в его беспокойной голове уже успели вызреть новые планы.

Синельников звал к себе, причем звал искреннее, а не из сочувствующей вежливости, но Ивану Романовичу не хотелось возвращаться к старому и вообще не хотелось оставаться в Харькове, который после закрытия театра совершенно ему опостылел. Его можно было понять. Трудно возвращаться с обломанными крыльями в труппу, которую всего год назад покинул переполненный надежд. Трудно ходить по улицам и слышать за спиной: «Это Пельтцер, бывший владелец Екатерининского театра миниатюр». Трудно оставаться там, где не видишь для себя никаких перспектив.

В Харькове перспектив не было.

Перспективы были в Москве. Старый знакомый, актер Николай Петрович Маликов, с некоторых пор переквалифицировавшийся в кинорежиссеры, звал Ивана Романовича в Москву. Золотых гор не сулил (солидные люди этим не занимаются), но обещал обеспечить работой, за которую хорошо платят. «С твоим опытом, Иоганн, можно рассчитывать не только на роли, но и на режиссерство, а это уже особая статья, потому что режиссеры в киноателье получают вчетверо, а то и впятеро больше актеров», – писал Маликов. Он звал Ивана Романовича его настоящим именем, говоря, что так меньше путаницы – Иванов среди знакомых много, а Иоганн всего один.