Лариса Машир - Дневник детской памяти. Это и моя война

Когда в 46-м папа вернулся, картину он увидел плачевную – дом был совершенно пуст, на дочку без слез не взглянешь. У меня не было ни ботинок, ни даже чулок, только самодельное платье, сшитое из мешковины. Мне очень не хватало школы, я шестой класс окончила почти на «отлично», с одной четверкой по русскому. Папа удивлялся, что в школе не поинтересовались даже, куда делся ребенок и почему не пришел в 7-й класс. До возвращения папы я целый год прожила с больной мамой и, как могла, ухаживала за ней, в доме хозяйничала, отоваривала хлебные карточки, кормила, печи топила, воду носила.

В начале 45-го из поездки в Среднюю Азию мама вернулась очень больной. Она заболела малярией. И еще там случилось что-то страшное, что именно – она либо не помнила, либо не хотела помнить. Но с тех пор как будто помешалась. В марте 45-го моей маме Мираиде Черепановой вручили медаль и комиссовали по причине инвалидности. Ее приступы малярии меня приводили в отчаяние. И иногда она меня очень пугала, когда не пускала в дом: в окно так страшно смотрит, лицо неузнаваемое, глаза безумные и пальцем мне грозит. Тогда, по сути, еще ребенку, мне было с ней не только тяжело, но и страшно. Я даже радости Победы совсем не помню!

После войны жизнь постепенно наладилась. Папа маму любил очень сильно. Он за нее боролся, лечил, выхаживал. И через тяжелых два года она начала поправляться. В себя она пришла только через три года, когда я оканчивала вечернюю школу. А Гена вернулся в 55-м, когда я начала работать на студии Восточно-Сибирской кинохроники. Он меня не узнал! А в 43 года его не стало. В день похорон мы узнали от его командира, что однажды у Гены сдали нервы, и он убил захваченного «языка». За это его лишили наград – ордена Боевого Красного Знамени и медалей. Домой он приехал с одной медалью «За боевые заслуги».

В нашей семье не любили вспоминать военные годы. В кино войну не смотрю – слезы закипают. Да и без кино – как вспомню, так и плачу. И это при моей жесткой мужской профессии. Вот вам и Сибирь – тыл, а война-то общая!

В немецком селе Шенхен, на берегу русской Волги родился не только я, но и мой отец, и мой дед, и мой прадед. Кто-то из моих смелых предков отозвался на приглашение великой немки Екатерины Второй и с сотнями тысяч крестьян и ремесленников приехал в Россию.

Род у нас крестьянский. К началу войны мой отец Йоханнес Штарк, как и его братья – Антон и Карл, жили уже каждый своим домом и по-крестьянски обживались хозяйством и детишками. Я был в семье первенцем, когда мне исполнилось 3 года, появился у меня братик Витя, как раз в 41-м году. А через два месяца, в августе, война буквально ворвалась в наше село. Согласно печально знаменитому Указу Верховного Совета СССР я был выслан вместе со всем немецким народом в Сибирь. Комендантский час стал отсчитывать мое детство. Автономия русских немцев в Поволжье прекратила свое существование.

Поскольку я был мал, то не могу рассказать о том, как происходила наша стремительная депортация, но много знаю от тети Регины, сестры отца, они были близнецами. Нашей Региной гордилась не только семья, а весь колхоз – знатная свинарка, участница Выставки достижений народного хозяйства в Москве. В изгнание Регина взяла свою почетную грамоту и фотографию, где она рядом с «отцом народов». Я хорошо помню это фото, оно висело у Регины на стенке.

Что пережили семьи, расставаясь с родными гнездами, в какой спешке их вывозили, как шли колхозные коровы с брошенной фермы, сами по дворам, к людям за помощью, и те на ходу выдаивали их в землю прямо у телег – все это я знаю не только от Регины. Я ведь и сам был маленьким свидетелем того, как плакали все мы – ничего не понимающие дети, ревела скотина, и собаки бежали за подводами…

Наш эшелон прибыл в Манский район Красноярского края. Доехали не все. Некоторые младенцы и старики дороги не выдержали. Хоронили на остановках прямо у железной дороги…

Вскоре отца с братьями отправили в «трудармию» на лесоповал в Пермскую область. Старший, Антон, в 42-м там погиб, осталось у него 6 сирот. Потом в «трудармию» забрали женщин, у которых не было детей, это молодежь.

А мама работала в колхозе. На всю жизнь сохранилось в памяти, как мы с мамой однажды остались на ночь в каком-то пустом доме на краю поля. Наверное, это было ее дежурство – тогда строго охраняли урожай. И так хорошо было нам – мы сидим с ней на чердаке, о чем-то тихонько говорим и смотрим на большое картофельное поле, и нам далеко-далеко все видно сверху…

Помню, как ходили за крапивой. Мама добавляла ее в суп, который нам выдавали, где какая-то одна макаронинка плавала. А когда она снова этот суп переваривала с крапивой, тогда его было побольше. Мы сильно голодали. От недоедания мой братик Витя умер. И тогда мою маму Марию Штарк забрали в «трудармию» в «Тагиллаг» – в Нижний Тагил на кирпичный завод. Если у женщины были дети старше трех лет, то их у нее забирали в детский дом, а ее отправляли на работы. А мне к тому времени уже было 5 лет.

Помню, как я видел свою маму в последний раз. До сих пор слышу этот страшный плач женщин, когда их отправляли. Они бились в истерике, их усаживали на телеги, а они спрыгивали к детям, их снова усаживали и тогда уже привязывали. А вокруг телеги народ толпится, провожает, успокаивает…

Мучительные воспоминания. Так я остался один…

Осенью 43-го я поступил в детский дом. Но тетя Регина меня скоро забрала. Ее не отправили в «трудармию», судя по всему, награда помогла. Какой-то генерал взял ее на дачу помощницей по хозяйству. И мы там с ней неплохо жили, но коротко. Сам генерал был на фронте, потом он погиб, дачу у его семьи забрали, а тетю Регину отправили на хозяйственные работы. Опять я остался один…

С приходом Победы моя война не закончилась, как и для всех русских немцев! В 48-м, когда мне было 10 лет, и я окончил 1-й класс, семьям разрешили поехать на Урал к своим мужьям. Знакомые по фамилии Крайдер – мама с дочкой – ехали прямо туда, где был мой отец, и взяли меня. Выехали мы в начале сентября, а к отцу я приехал зимой. По дороге на станции Кармачага нас сняли с поезда и отправили на уборку урожая. Я помню, как мы с поля снопы возили на телегах, и я сам управлял повозкой с запряженными быками. За работу меня наградили большим караваем хлеба.

В Красноярске нас снова загрузили в товарные вагоны с дощатыми нарами. Ехали долго. Было уже холодно, а мои брезентовые тапочки совсем разодрались. Спасал бушлат довольно длинный, который я получил за успехи в первом классе.