Рина Зеленая - Разрозненные страницы

Но вот как-то мы, москвичи, жили в гостинице «Европейская». С каждым годом было все труднее попасть туда: слишком много стало интуристов. Сейчас о «Европейской» нечего и мечтать – своих просто не пускают. А тогда пускали, но если ваш номер был нужен, вас переселяли или выгоняли. У меня был вполне плохой номер (то есть без ванной, на четвертом этаже). Я сама его выбрала: приехала на съемку всего на два дня. А Александр Николаевич в это время жил на втором этаже, в люксе.

И вот иду я длинным, бесконечным коридором второго этажа по красной ковровой дорожке и вижу, что Александр Николаевич идет впереди меня с чемоданчиком в руке. Я догоняю его, узнаю, что его переселяют, и мы идем рядом. А издалека, навстречу нам, отражаясь в зеркалах, идет шикарный негр, молодой, в красивейшем костюме, в лиловой рубашке, которая очень к лицу ему, чернокожему, курчавому. Высокий и худой, он легкой походкой движется по коридору. За ним швейцар почтительно несет роскошный лаковый кофр и пальто.

Они проходят мимо нас. Негр улыбается нам ослепительной улыбкой такого цвета, как будто открыли дверь в ванную. Вертинский сходит с дорожки, уступая ему дорогу, оборачивается, смотрит ему вслед и говорит, грассируя:

– Теперь я понимаю, что такое р-р-расовая дискр-р-иминация!

Мой старый, добрый друг композитор Борис Майзель рассказывал мне, что он бывал у Александра Николаевича Вертинского дома. Квартира у него была отличная (я знаю, где это, – на улице Горького, над бывшей булочной Филиппова).

Вертинский уже обосновался тогда в Москве, дом был обжит. Красивая мебель в гостиной и столовой подобрана с большим вкусом: его друзья и поклонники помогали ему и в Москве, и в Ленинграде находить и подбирать прекрасные вещи. Хозяйка дома, жена Вертинского, женщина с внешностью необычной, с лицом даже резко красивым (она грузинская княжна), тогда уже снималась в кино (птица Феникс в фильме «Садко»).

Ужин у Вертинских всегда был очень обильным, и Александр Николаевич прекрасно готовил сам. До концерта он никогда не ел. У многих певцов был такой режим. Но после концерта позволял себе все. Его стройная фигура от этого не портилась.

Вертинский всегда был рад людям и много рассказывал интересного.

Но что меня удивило и обрадовало в рассказе Бориса Сергеевича, это восхищение, с которым он говорил о том, как Вертинский прекрасно знал и читал стихи, особенно Пушкина. Меня это удивило потому, что актеры редко читают стихи хорошо. Стихи сами по себе так много значат и так прекрасны, что не нуждаются в тех усилиях и украшениях, которые придают им читающие актеры. Они играют стихи, а стихи надо читать. Мне нравится, как читают стихи сами поэты. Я слышала Н. Асеева, С. Кирсанова, слушаю А. Межирова, Е. Евтушенко. Не люблю слушать, как читает Андрей Вознесенский. Хотя он как-то говорил по телевидению, что актеры читают плохо, но сам он – еще хуже: столько вкладывает темперамента, что стихи теряют свою силу и сами теряются. Недавно А. Вознесенский в Америке объехал все университеты и имел там большой успех. Американцам нравилось, когда он читал по-русски, настолько это был зрительно эффектный номер. С ним ездил английский поэт, его переводчик, который читал свои переводы стихов Вознесенского по-английски, тоже с успехом.

Изумительно, по-моему, читает Белла Ахмадулина. Хотя все, кажется, придумано: и ее голос, и она сама, – но это прекрасно.

Было непередаваемым счастьем слушать В. Маяковского и А. Ахматову…

Видела я за эти годы у нас и англичан, и французов, и поляков. Англичане поразили меня. Не только Пол Скофилд, но все вместе. Я как пришла на спектакль («Гамлет»), как села на кончик стула (вообще я не люблю сидеть удобно, особенно в мягких креслах и на диванах), как села, так и не шелохнулась и не дышала до антракта – дай им бог здоровья.

Потом были французы. Помню «Три мушкетера», где слуги сцены, когда герою надо было выскочить в окно, подносили ему сложенный квадратом белый шнур, в который он и прыгал, как в окошко. Так же делали и двери, если героям надо было войти или выйти. Все было талантливо. И поставлено мастерски.

Спустя какое-то время я увидела другую труппу французов в новом здании МХАТ на Тверском бульваре (оно строилось, по-моему, тридцать один год). Я увидела там спектакль о нищем рыцаре и его судьбе – «Фракасс». Я впервые видела трагедию и ее исполнение: актеры рычали, шептали, вопили, убивали, пронзали, падали, прыгали со второго этажа, умирали. И мне показалось, что я в Театре.

И еще не забуду Польский народный театр. Как это было прекрасно! Будто открыли все окна. И так дышалось, словно ты стоишь в чистом поле на ветру.

Я также всегда с громадной благодарностью помню о спектаклях и актерах сегодняшних. Одни из них были моими друзьями, другими я наслаждалась издалека, из зрительного зала. С Иннокентием Смоктуновским я даже не знакома, но буду любить его и в театре, и в кино.

А знаменитый, всеми любимый Ростислав Плятт – мой друг. Я восхищаюсь его огромным талантом, который покоряет зрителя, какой бы образ ни создавал этот артист – трагический или острокомедийный.

Наша дружба стала особенно тесной в годы войны. В то время мы вместе записывали на радио детскую передачу «Беседы умного крокодила». Я и Плятт – мы очень любим петь в кино и передачах. В кино нам это удавалось редко, да и сейчас не дают. А там, в передаче, мы и поврозь, и вместе пели часто и воодушевленно.

Было холодно и голодно. Мы все работали в студии не раздеваясь, в шубах и шапках. Однажды кто-то сжалился над нами, и в комнату внесли громадный электрический рефлектор. Раскаленные спирали этой печки быстро согрели воздух, в студии стало тепло, а немного погодя – жарко. Мы записывали новую программу до одурения. Хоть мы и не люди, а актеры, но все-таки тоже устаем иногда. И вот вдруг обезумевший от усталости Плятт воскликнул:

– Да что это тут жарища такая! – и, сбросив с себя шубу, швырнул ее прямо на горелку.

Я закричала:

– Что вы делаете! Опомнитесь, дедушка!

От такого неожиданного обращения Плятт, тогда молодой, еще ни разу не бывший дедушкой, мгновенно пришел в себя, схватил шубу, и она не успела загореться…

В кино сейчас появилась огромная плеяда новых великолепных актеров, и, разумеется, я, как все, жадно ловлю у экрана возможность встречи с ними. Имена Евгения Леонова, Вячеслава Тихонова, Олега Стриженова, Леонида Куравлева, Станислава Любшина, Андрея Миронова и других встают рядом с прославленными именами А. Кторова, О. Андровской, М. Жарова, Ф. Раневской (с которой я снималась и дружила), Э. Гарина (которого знала и люблю и с которым тоже не раз снималась в кино), Н. Крючкова и М. Яншина (с Михаилом Михайловичем мне приходилось озвучивать мультфильмы, и я ценила его уважительное, серьезное отношение к этой работе. Многие считали этот вид искусства второсортным и озвучивали мультфильмы, как бы делая одолжение).