Питер Гай - Фрейд

В соответствии с разработанным Зигмундом Фрейдом профессиональным словарем назвать кого-то параноиком – значит назвать его гомосексуалистом, по крайней мере скрытым. Это было следствием бессознательных гомоэротических чувств, бурливших в душе самого мэтра. Что бы он ни говорил Юнгу, сам Фрейд пытался проанализировать свои чувства к Флиссу, а не чувства Флисса к нему – проанализировать и, следовательно, по возможности избавиться от них. Осенью 1910 года, отвергая чрезмерные притязания Ференци на близость, Фрейд предупреждал его: «После разрыва с Флиссом, отношения с которым, как вы недавно обнаружили, я до сих пор пытаюсь переосмыслить, такая потребность у меня отсутствовала. Частица гомосексуального заряда оказалась снятой и использованной для расширения моего собственного «Я». Я преуспел в том, в чем потерпел неудачу параноик». Как он признавался Юнгу, этот «гомосексуальный заряд» был не таким уж непреодолимым. В конце сентября в письме из Рима Фрейд жаловался на Ференци, «очень милого парня, но в какой-то степени странно мечтательного и инфантильного в отношении меня», чрезмерно восторженного и пассивного. «Он позволил делать с ним все, что угодно, как с женщиной, но моя гомосексуальность, как бы то ни было, не заходит так далеко, чтобы считать его женщиной». Тем не менее он признает то, что однажды назвал андрофильным элементом в самом себе.

Двумя годами позже, анализируя один из своих знаменитых обмороков, основатель психоанализа поставил себе не менее беспощадный диагноз. Как нам известно, в ноябре 1912 года в Мюнхене на частной встрече психоаналитиков в присутствии Юнга Фрейд лишился чувств. Он полагал, что объяснение настоятельно необходимо, потому что это был не первый подобный случай. Как мэтр сообщал Эрнесту Джонсу, такое с ним уже случалось дважды, один раз в 1906-м и один раз в 1908-м – он испытал очень сходные, но не столь резко выраженные симптомы в той же комнате «Парк-отеля»: «…в обоих случаях мне пришлось выйти из-за стола». В 1909 году мэтр снова упал в обморок в присутствии Юнга, в Бремене, перед тем как подняться на борт судна, отправляющегося в Соединенные Штаты. Размышляя над этой историей, Фрейд сообщал Ференци, что полностью восстановился и аналитически разобрал мюнхенский приступ головокружения. Эти приступы, полагал он, указывают на крайнюю важность переживаний самого раннего детства, связанных со смертью. Фрейд имел в виду своего младшего брата, который умер, когда ему самому еще не исполнилось двух лет, и чью смерть он воспринял с греховным облегчением.

Впрочем, всего днем раньше в письме к Эрнесту Джонсу Фрейд предложил более глубокое объяснение: он устал, мало спал, много курил и почувствовал перемену в письмах Юнга, от нежности к властной надменности. Но еще важнее был тот факт, что комната в «Парк-отеле», где с Фрейдом случались приступы головокружения, вызывала у него стойкие ассоциации. «Впервые Мюнхен я увидел, посетив заболевшего Флисса, и этот город прочно связался с моим к нему [Флиссу] отношением. В основе этого случая лежит некоторая доля неконтролируемого гомосексуального влечения». Джонс считал себя достаточно близким к мэтру и позволил себе проявить определенный интерес к его приступу в Мюнхене. «Особенно, – откровенно прибавил он, – поскольку я подозревал гомосексуальный элемент, именно в этом и заключался смысл моего замечания при прощании на станции, когда я сказал, что вам будет трудно отказаться от своего чувства к Юнгу (имея в виду, что, возможно, имеет место перенос на него более ранней вашей привязанности)». Фрейд с готовностью принял формулировку Джонса: «Вы правы, предполагая, что я перенес на Юнга гомосекс[суальные] чувства из другой части, но я рад обнаружить, что мне не составляет труда вывести их из свободного обращения. Мы еще подробно обсудим этот вопрос». Некоторые чувства, которые вызывал Юнг, были, как справедливо заметил Фрейд, из другой части: как и его предшественник Адлер, Юнг стал призраком Флисса. Не имело никакого значения, что визит Фрейда к больному Флиссу в Мюнхен, который запустил механизм воспоминаний, случился почти двумя десятилетиями раньше, в 1894 году. Чувства Фрейда к Флиссу нисколько не ослабли.

Эти чувства, как и любые другие эротические, были неоднозначными. Еще раз анализируя данный эпизод – чуть позже, с Бинсвангером, – Фрейд повторяет: «Вытесненные эмоции, направленные теперь на Юнга, как ранее на его предшественника, – вот что сыграло главную роль». Воспоминания по-прежнему преследуют его – единственные чувства, которые теперь способен испытывать Фрейд в отношении Флисса или его более поздних заменителей, были полной противоположностью тем, которые он испытывал к своему второму «Я» из Берлина. Раздраженный поведением Адлера и Штекеля, Фрейд был расстроен поведением Юнга, желавшего, как он считал, ему смерти, и воспоминаниями о том, что он сам желал смерти младшему брату. Однако за всеми этими чувствами дымились руины, которые было невозможно ни игнорировать, ни быстро разобрать. Его сильная любовь – и ненависть – к Флиссу…

Это было необъяснимо: Флисс продолжал проникать в жизнь Фрейда в самых неожиданных местах. В 1911 году основатель психоанализа рассказывает об одной из самых сильных головных болей, которые ему приходилось испытывать, и обращается к периодизации, которой научился от Флисса, отсчитывая начало приступа от дня рождения: «С 29 мая (6 мая + 23) я очень страдал от сильной мигрени». Прошло больше года, и Фрейд, поглощенный мыслями о Юнге, снова обнаружил, что опять возвращается в прошлое. «Только что пришел с «Дон Жуана», – сообщал он Ференци. – Во втором акте, во время веселого ужина, приглашенные музыканты исполняют отрывок арии из моцартовской «Свадьбы Фигаро», и Лепорелло замечает: «Это что-то мне очень знакомо». Фрейд нашел хорошее применение текущей ситуации. «Да, мне тоже музыка кажется очень знакомой. Все это я уже переживал до 1906 года [с Флиссом в последние, трудные годы их дружбы]: те же возражения, те же пророчества, те же заявления, от которых я теперь избавился». Было бы преувеличением считать, что бессознательные чувства Фрейда, особенно вытесненные чувства к Флиссу, полностью определяют содержание его статей о Леонардо и Шребере. Не подлежит сомнению, что неожиданное появление пациентов с паранойей, которые обращались за помощью, участвовало в формировании его клинических и теоретических интересов в 1910 году. Кроме того, заимствования Фрейда из непрерывного самоанализа нисколько не уменьшают ценность его открытий. Заявляя, что преодолел Флисса, и демонстрируя, что это не так, основатель психоанализа использовал свое подсознание во благо. Он был абсолютно серьезен, когда в начале 1908-го, рассуждая о том, что называл паранойей Флисса, говорил Юнгу: «Следует стараться извлекать пользу из всего». Это «все» включало и его самого.