Питер Гай - Фрейд

Несмотря на проблемы, которые он создал психоаналитику, «человек с крысами» с самого начала был любимым пациентом Зигмунда Фрейда. Удивительная строчка в его заметках от 28 декабря указывает на отношение мэтра к пациенту: «Hungerig und wird gelabt» – «Он был голоден и накормлен» [136]. Фрейд пригласил Ланцера остаться на ужин. Такой жест для психоаналитика считался еретическим. Открыть пациенту доступ к личной жизни психоаналитика и проявить о нем заботу, предложив пищу в дружеской и неформальной обстановке, – все это нарушало строгие профессиональные правила, которые мэтр разрабатывал в последние годы и пытался внедрить среди своих последователей. Но Фрейд, по всей видимости, не видел ничего дурного в нарушении собственных правил. И действительно, несмотря на эти отступления, его рассказ остается образцом описания невроза навязчивых состояний [137]. Сия история болезни блестяще подтвердила теории Фрейда, в частности те, которые постулировали детские корни неврозов, внутреннюю логику самых ярких и необъяснимых симптомов, а также мощное и зачастую скрытое влияние двойственных чувств. Основатель психоанализа не был мазохистом, чтобы публиковать только неудачи.

В большинстве произведений Фрейда можно найти следы его собственной жизни. Работы основателя психоанализа переплетены – тесно, но зачастую почти незаметно – с его личными конфликтами и педагогическими методами. В «Толковании сновидений» мы видим поток саморазоблачений в интересах науки. Случай Доры – это борьба между эмоциональными потребностями и профессиональным долгом. Маленький Ганс и «человек с крысами» выходят за рамки обычных историй болезни – Фрейд написал их в поддержку теорий, которые разработал в своей новаторской работе «Три очерка по теории сексуальности». Разумеется, не все решения основателя психоанализа опубликовать ту или иную историю болезни были обусловлены мучительной внутренней борьбой или диктовались политическими соображениями. Большую роль играла и просто привлекательность материала. Обычно личные желания Фрейда, стратегические расчеты и научное вдохновение пересекались, усиливая друг друга. Не подлежит сомнению, что за историями болезни Даниеля Пауля Шребера и «человека-волка», опубликованными после «человека с крысами», кроются глубокие подспудные процессы, связанные с осмыслением психологии как науки. То же самое относится к работе «Воспоминания детства Леонардо да Винчи».

Фрейд никогда не считал свою длинную статью о Леонардо да Винчи историей болезни, даже несмотря на то, что однажды, пребывая в хорошем расположении духа, шутливо предложил Ференци «восхититься» его новым «знаменитым» пациентом. Скорее, он относился к этой работе как к разведывательной экспедиции перед массированной атакой на области культуры, которую планировал предпринять, вооружившись психоанализом. «Территория биографии тоже должна стать нашей», – писал Фрейд Юнгу в октябре 1909 года. Далее он победоносно объявил: «…внезапно мне открывалась загадка личности Леонардо да Винчи. Это будет первым шагом в биографии». Но, как выяснилось, сие официальное описание «Леонардо» как примера психоаналитической биографии не является исчерпывающим.

Несмотря на то что очерк о детских воспоминаниях Леонардо да Винчи получился чрезвычайно противоречивым, Фрейд очень любил эту свою работу – отчасти потому, что очень любил самого Леонардо. Он признавался, что вместе с другими «поддался обаянию, исходящему от этого великого и загадочного человека», и цитировал Якоба Буркхардта – швейцарского историка культуры, стоявшего у истоков культурологии как самостоятельной дисциплины и восхищавшегося этим всесторонним гением, «которого очертания можно только предчувствовать, но никогда не познать». Как нам известно, Фрейд любил Италию и ездил туда при любой возможности, почти каждое лето. Одной из причин этой привязанности был Леонардо.

Да Винчи занимал Фрейда давно. Еще в 1908 году он предложил Флиссу, который собирал материал о леворукости, Леонардо, «о любовных приключениях которого ничего не известно», как, «возможно, самого знаменитого левшу». Исследование фантастической и загадочной личности Леонардо доставляло основателю психоанализа огромное удовольствие. В конце 1910-го по дороге в Италию с голландского морского курорта он ненадолго заглянул в Лувр, чтобы еще раз полюбоваться неоконченной картиной Леонардо «Святая Анна с Мадонной и младенцем Христом». Идти рядом с великим человеком, даже не претендуя на равенство, – вот одно из преимуществ, которые получал Фрейд от написания психоаналитической биографии.

В ноябре 1909 года, вскоре после возвращения из Соединенных Штатов, Фрейд жаловался Ференци на здоровье, которое оставляет желать лучшего, но тут же прибавлял: «Мои мысли теперь, в той степени, в которой я могу их слышать, с Леонардо да Винчи и мифологией». В марте 1910 года он извинялся перед Ференци за то, что отправил ему всего одно короткое письмо: «Мне хочется писать о Леонардо». «Этот «Леонардо», – признавался мэтр Лу Андреас-Саломе в приступе ностальгии почти через 10 лет после публикации работы, – единственная прекрасная вещь, которую я написал».

Пристрастность не помешала основателю психоанализа увидеть риск, на который он идет. Впервые сообщая Ференци о своем новом, «знаменитом» пациенте в ноябре 1909 года, он отрицал, что задумал нечто большее. В точно таком же тоне основатель психоанализа представлял свою работу Эрнесту Джонсу: «Не стоит ждать слишком много от «Леонардо», который выйдет в следующем месяце. Ни секрета «Мадонны в скалах», ни разрешения загадки «Моны Лизы». Ограничив свои надежды, вы получите большее удовольствие». Немецкого художника Германа Штрука он предупреждал, что «брошюра» о Леонардо была «наполовину романом» – halbe Romandichtung, – и отмечал: «Я бы не хотел, чтобы вы судили о достоверности других наших исследований по этому образцу».

Некоторые из первых читателей этого «наполовину романа» не соглашались с оценкой Фрейда, и он был им благодарен. «Л[еонардо], похоже, доставил удовольствие нашим товарищам», – радостно отмечал мэтр в июне 1910 года. И сие соответствовало действительности. «Этот анализ, – писал Абрахам, только что прочитавший экземпляр, присланный ему Фрейдом, – настолько изящен и совершенен по форме, что я не знаю ничего, что могло бы с ним сравниться». Юнг выразился еще лиричнее. «Леонардо, – говорил он Фрейду, – прекрасен». Хэвлок Эллис, первый рецензент работы, был дружелюбен, как всегда, радовался Фрейд. Такой прием позволил основателю психоанализа использовать «Леонардо» как лакмусовую бумажку, чтобы разделить своих и чужих. Работа понравилась всем друзьям, писал он Абрахаму летом 1910 года, и «…я надеюсь, вызовет отвращение у всех чужаков».