Питер Гай - Фрейд

Если не считать нескольких любопытных отклонений, опубликованная Фрейдом история болезни представляет собой изложение заметок, которые он делал каждый вечер. При первом знакомстве пациент представился и изложил свои жалобы: страхи, что с его отцом и молодой женщиной, которую он любит, может произойти нечто ужасное, преступные импульсы, вроде желания убивать людей, и стремление покарать себя, например перерезать бритвой горло, а также навязчивое беспокойство, нередко по смехотворным мелочам, таким как уплата незначительного долга. Затем Ланцер согласился рассказать о своей сексуальной жизни. Когда Фрейд спросил, что может побудить его к разговору на данную тему, Rattenmann сказал, что, по его мнению, это соответствует теориям мэтра, о которых он, правда, практически ничего не знает.

На следующий день Фрейд объяснил «человеку с крысами» единственное условие психоанализа: пациент должен говорить все, что приходит в голову, даже если это кажется неприличным или бессмысленным. Соответственно, молодой человек начал рассказывать о друге, чьи советы он высоко ценит, особенно когда его мучают мысли о самоубийстве, а затем – как бы невзначай, по выражению Фрейда, перешел на сексуальную жизнь в детстве. Подобно многим первым сеансам психоанализа, такой выбор первоначальной темы – друг-мужчина и желание женщин – указывает на то, что будет постепенно открываться в результате анализа. Темы, которые затронул «человек с крысами», указывали на эпизодическое появление сильных гомосексуальных импульсов в детстве и подростковом возрасте, а также на еще более сильные, преждевременно развившиеся гетеросексуальные желания.

Вскоре стало очевидно, что сексуальная жизнь «человека с крысами» началась необычно рано. Он вспоминал красивую молодую гувернантку, которую увидел в легком, соблазнительном одеянии, а затем в мечтах ласкал ее. К сестрам он тоже испытывал сильный сексуальный интерес. Подглядывая за ними и играя с ними, он словно совершал инцест. Но вскоре маленький Эрнст заметил, что его сексуальное любопытство, в том числе непреодолимое желание видеть обнаженных женщин, ослаблялось «зловещим чувством», что подобные мысли необходимо пресекать, иначе произойдет нечто плохое, например, умрет его отец. Таким образом, уже на первой стадии лечения Rattenmann перекинул мостик от прошлого к будущему: его отец скончался несколько лет назад, но страх за него сохранился. В этом неприятном чувстве, впервые испытанном в шестилетнем возрасте и по-прежнему сильно беспокоившем «человека с крысами», он усматривал начало своей болезни.

Впрочем, основатель психоанализа поставил другой диагноз: событие, которое пациент пережил в возрасте шести или семи лет, является не только, как он думает, началом болезни, но уже и самой болезнью. Чтобы понять условия сложной организации нынешнего заболевания, полагал Фрейд, необходимо признать, что шестилетний мальчик, этот юный сладострастник, уже страдал «полновесным неврозом навязчивости, где налицо все существенные элементы», и вместе с тем оно есть ядро и прототип последующего недуга.

Это было многообещающее начало. Rattenmann продолжал свой рассказ, не сбавляя оборотов. Он поведал Фрейду о сильном переживании, которое заставило его обратиться за помощью к психоанализу. Во время военных учений он услышал, как капитан рассказывал об ужасном наказании, практиковавшемся на Востоке. В этот момент пациент вскочил с кушетки и попросил Фрейда избавить его от необходимости описывать подробности. Однако мэтр вместо этого преподнес ему краткий урок по технике психоанализа. Отвергнув обвинения в жестокости, он сказал, что не может дать то, чем не распоряжается. «Преодоление сопротивлений – это требование лечения». Единственное, что он может сделать, – догадаться о том, на что намекает пациент: приговоренного к наказанию связывали, а его ягодицы закрывали перевернутым ведром с крысами, и крысы – в этом месте пациент опять в ужасе вскочил – прогрызались… «В задний проход», – закончил за него Фрейд [134].

Пристально наблюдая за пациентом во время этого рассказа, основатель психоанализа заметил, что лицо Ланцера принимало «…весьма необычное смешанное выражение», которое он мог истолковать только как «ужас от своего собственного неизвестного ему удовольствия». Это был туманный намек, который Фрейд пока отложил, чтобы использовать позже. Несмотря на то что «человек с крысами» мог испытывать смешанные чувства относительно этого изуверского наказания, он рассказал мэтру, как представлял, что жестокому испытанию подвергаются молодая женщина, которую он обожал, а также его отец. Впоследствии, когда Ланцера посещали такие ужасные мысли, он призывал на помощь сложные навязчивые мысли и ритуалы.

Действия по спасению не поддавались рациональному объяснению и стали для Фрейда серьезными эстетическими и клиническими загадками. Rattenmann рассказал мэтру не очень связную историю о деньгах, которые он задолжал знакомому офицеру или почтовому служащему за посылку, в которой были заказанные им очки. Излагая нелепые навязчивые мысли и странные идеи пациента, Фрейд сочувствует читающим историю его болезни: «Я не удивлюсь, если в этом месте читатель утратит свою способность к пониманию». Даже сам основатель психоанализа, стремившийся уловить смысл в действиях и мыслях «человека с крысами», был вынужден признать, что описание этих событий «страдало внутренними противоречиями и выглядело ужасно запутанным». Однако для Rattenmann симптомы, даже самые необъяснимые или нелепые, были буквально непереносимыми. Фрейд оценил это. Тем не менее иногда они доводили его до отчаяния. Непропорциональная трата энергии на незначительные вещи, кажущиеся неуместность и неясность, а также повторяемость – все эти симптомы невроза навязчивости могут становиться настолько же утомительными, насколько они являются иррациональными.

Фрейд, самый литературно одаренный из психоаналитиков, не мог удовлетвориться лишь сухой историей болезни или коллекцией наблюдений. Он желал реконструировать человеческую драму, но материал, в изобилии поставляемый «человеком с крысами», – странный, обширный и, вероятно, бессмысленный – грозил выйти из-под контроля. Завершая работу над этой историей болезни, мэтр жаловался Юнгу: «Она очень трудна для меня, почти за гранью моего искусства изложения и, очевидно, будет недоступна для всех, за исключением самых близких к нам. До чего же слабы наши репродукции, до чего неудачно мы воспроизводим эти великие произведения искусства психической природы!» Юнг втайне был согласен с ним. В письме к Ференци он ворчал, что статья Фрейда о «человеке с крысами» несомненно блестящая, но в то же время ее очень трудно понять. «Скоро я прочту ее в третий раз. Может, я особенно туп? Или это стиль? Я осторожно склоняюсь к последнему». Основатель психоанализа стал бы винить предмет обсуждения.