Питер Гай - Фрейд

Пребывая в растерянности, Фрейд обратился к технике, чтобы составить план лабиринта. Цель состояла не в том, чтобы попытаться рационально разгадать загадки, представленные «человеком с крысами», а в том, чтобы позволить пациенту идти своим путем – и внимательно слушать. Фактически Фрейд превратил историю болезни «человека с крысами» в яркий образец применения и объяснения психоаналитической техники; он постоянно прерывает свой рассказ краткими описаниями клинической процедуры. Фрейд объясняет пациенту разницу между сознательным и бессознательным, рассказывает об изнашиваемости первого и относительной неизменности второго, приводя в качестве примера древности, украшавшие его кабинет: «Это, собственно говоря, лишь погребения; то, что они оказались засыпанными, как раз их и сохранило. Помпею разрушили только теперь, после того как ее обнаружили». А после того как пациент предлагает толкование, вполне правдоподобное, но неубедительное для него самого, Фрейд объясняет читателям пользу таких споров: «Цель подобных дискуссий никогда не заключается в том, чтобы убедить. Они только должны ввести вытесненные комплексы в сознание, завязать спор по их поводу на почве сознательной душевной деятельности и облегчить появление нового материала из бессознательного». Демонстрируя, как он учит «человека с крысами» основам психоанализа, мэтр одновременно учит и читателей.

Новый «материал» о своем отце, который он исследовал в ответ на толкования Фрейда, Rattenmann называл мыслительной связью. Это было безобидно, настаивал он, но каким-то образом связано с маленькой девочкой, в которую он влюбился в 12 лет. Фрейд не соглашался с такой туманной, смягченной формулировкой, характерной для рассуждений «человека с крысами». Он интерпретировал эту мыслительную связь как желание смерти отцу. Пациент энергично протестовал: он боялся именно этой катастрофы! Мэтр не возражает, но настаивает, что любовь к отцу сопровождалась ненавистью и что эти два сильных чувства сосуществовали у Ланцера с ранней юности.

Теперь, когда Фрейд полностью осознал фундаментальную двойственность личности «человека с крысами», он мог приступить к загадке навязчивых состояний пациента. Основатель психоанализа терпеливо подступал к эпизоду, в котором капитан-садист описывал восточную пытку, что вызвало у «человека с крысами» обострение невроза. Заметки Фрейда, посвященные этому случаю, открывают, что для пациента крысы служили символом многих вещей: азартных игр, пениса, денег, детей, матери. Психика, как всегда подчеркивал мэтр, совершает невероятные акробатические прыжки, отбрасывая логику и рациональность, и «человек с крысами» полностью подтвердил это его убеждение. То, что в данном случае представлялось самым незначительным, ритуалы и запреты, оказалось кратким изложением невротических идей Rattenmann, что окольными путями привело к неисследованным областям его психики. Это были ключи к его вытесненному и яростно отрицаемому садизму, что объясняет ужас Ланцера и одновременно похотливый интерес к жестокости – источник того странного выражения на лице «человека с крысами», которое наблюдал Фрейд в самом начале лечения.

Исследуя эти намеки, основатель психоанализа теперь предложил ответ на вопрос, что же означала для «человека с крысами» рассказанная капитаном история. Этот ответ был связан с чувствами к отцу. Фрейд считал чрезвычайно важным, что, когда через несколько лет после смерти отца пациент впервые испытал удовольствие от полового акта, у него мелькнула странная мысль: «Как это замечательно! Ради такого можно убить и своего отца!» Не менее показательным мэтр считал и тот факт, что вскоре после смерти отца «человек с крысами» стал мастурбировать, но вскоре сумел почти полностью избавиться от этой привычки, которая вызывала у него стыд. Почти, но не полностью: в прекрасные и возвышенные моменты, такие как чтение отрывков из биографии Гёте, Ланцер не мог противиться своему желанию. Фрейд истолковал это странное явление как запрет и неповиновение требованию.

Поощряемый аналитической конструкцией основателя психоанализа, «человек с крысами» рассказал о неприятном, запавшем в память инциденте, который относился к тому периоду, когда ему было три или четыре года. Отец выпорол его, наказав за какой-то проступок, связанный с мастурбацией, отчего мальчик пришел в ярость и стал огрызаться. Но, поскольку бранных слов он еще не знал, то стал использовать вместо них всякие названия предметов, которые ему приходили на ум. Он кричал: «Ты – лампа! Ты – полотенце! Ты – тарелка!» Потрясенный отец прекратил порку и сказал, что из сына получится либо великий человек, либо великий преступник. Больше отец его никогда не бил. Поделившись своими воспоминаниями, Ланцер мог уже не сомневаться, что за сильной любовью к отцу скрывалась не менее сильная ненависть. Именно эта двойственность определяла всю его жизнь, мучительная двойственность характеризовала все его навязчивые мысли и отражалась в отношениях с женщиной, которую он любил. Эти конфликтующие чувства, заключил Фрейд, не являются независимыми друг от друга – «они попарно друг с другом спаяны. Ненависть к возлюбленной добавляется к привязанности к отцу, и наоборот».

Основатель психоанализа настаивал на своем выводе. «Человек с крысами» не только сражался с отцом, но и отождествлял себя с ним. Его отец был военным, обожавшим рассказывать истории о собственной службе в армии. Более того, он был «крысой», заядлым игроком – Spielratte [135], – однажды проигравшим сумму, уплатить которую смог только после того, как друг ссудил ему денег. Впоследствии у «человека с крысами» появились основания полагать, что отец, преуспевавший после того, как вышел в отставку, не смог вернуть долг щедрому спасителю, поскольку якобы не нашел его адрес. Пациент Фрейда строго судил отца за этот грешок юности, хотя очень любил его. Здесь прослеживается еще одна связь с его навязчивым стремлением вернуть незначительную сумму тому, кто оплатил его посылку, и, кроме того, еще одна связь с крысами. Когда на маневрах Rattenmann услышал садистскую историю о наказании крысами, она пробудила у него данные воспоминания, а также остатки детской анальной эротики. «В своих навязчивых делириях, – отметил Фрейд, – он вводил настоящую крысиную валюту». Рассказ о наказании крысами всколыхнул у Ланцера все давно подавленные импульсы себялюбивой и сексуальной жестокости. По мере того как пациент обдумывал эти толкования и принимал их, он все ближе и ближе подходил к выходу из лабиринта своего невроза. Делирий, связанный с крысами, – навязчивые мысли и запреты – был устранен, и Rattenmann закончил свою, как изящно выразился Фрейд, школу страдания.