Питер Гай - Фрейд

Тон самой работы о Леонардо гораздо менее напористый – осторожный и необыкновенно скромный. В первых же строках Фрейд оговаривается, что психиатрическое исследование не ставит целью очернить лучезарное и втоптать в грязь возвышенное. Но Леонардо – один из величайших людей итальянского Ренессанса, вызывавший удивление уже у современников, в то же время был таким же человеком, как и все, – «никто не велик настолько, чтобы для него было унизительно подлежать законам, одинаково господствующим над нормальным и болезненным». В самой статье Фрейд обосновывал необходимость написания патографии Леонардо тем, что обычные биографы идеализируют своего героя и дают холодный, чуждый, идеальный образ вместо человека, которого мы могли бы чувствовать хотя и далеким, но родным. Мэтр заверял читателей, что его очерк направлен лишь на выявление условий душевного и интеллектуального развития Леонардо: даже если друзья и знатоки психоанализа посчитают, что он «…просто написал психологический роман, то отвечу, что я, конечно, не переоцениваю достоверность моих выводов» [138]. Как бы то ни было, признавал Фрейд, достоверного биографического материала о Леонардо крайне мало, и тот ненадежен. С некоторой долей юмора он пытался сложить составную картинку-загадку, бо2льшая часть фрагментов которой отсутствовала, а сохранившиеся практически не поддавались идентификации. Куда их класть?..

Для защиты от придирчивых критиков Фрейд воздвиг своего рода стены, однако они не могли скрыть, что «Леонардо», несмотря на весь блеск рассуждений, имеет серьезные недостатки. Большинство свидетельств, которые использовал основатель психоанализа, чтобы написать портрет Леонардо, спорны или дефектны. Литературный портрет титана вполне правдоподобен: это художник, который все время испытывал трудности с завершением своих работ и в зрелом возрасте вообще отказался от искусства в пользу науки, скрытый гомосексуалист, оставивший миру одну из величайших загадок искусства – улыбку Моны Лизы. Однако правдоподобие нарисованного Фрейдом портрета основано вовсе не на тех аргументах, которые он выбрал.

Доводы мэтра необычайно просты. Он предложил рассматривать Леонардо и его работы с точки зрения двух моментов в его жизни: опыта взрослого человека и воспоминаний о детстве, причем второе пробуждается первым [139]. Формирующий опыт, который имел в виду основатель психоанализа, – работа над портретом Моны Лизы, и он надеялся реконструировать и истолковать воспоминания, пробуждавшиеся у Леонардо этими сеансами, из того материала, который был ему доступен. Фрейду повезло, хотя удача стала результатом тщательной подготовки. Искомый ключ он обнаружил среди огромного количества записок Леонардо. В этой смеси теснящих друг друга фактов, сплетения карикатур, описаний научных экспериментов, чертежей оружия и фортификационных сооружений, размышлений о морали и мифологии и финансовых расчетов Леонардо всего лишь раз обратился к своему детству, когда обдумывал полет птиц. Фрейд выжал из своей редкой находки все, что только можно. Леонардо вспоминал один странный, похожий на сон эпизод. «Кажется, – приводил основатель психоанализа его слова, – что уже заранее мне было предназначено так основательно заниматься грифом, потому что мне приходит в голову как будто очень раннее воспоминание, что, когда я лежал еще в колыбели, прилетел ко мне гриф, открыл мне своим хвостом рот и много раз толкнулся хвостом в мои губы». Мэтр был убежден, что это более поздняя фантазия, а не настоящее воспоминание, – фантазия, которая при должном исследовании способна раскрыть нам эмоциональную и художественную эволюцию Леонардо.

Зигмунд Фрейд проявил немалую эрудицию в том, что касалось птицы, напавшей на лежавшего в колыбели маленького Леонардо. В Древнем Египте, как, быть может, было известно гению Ренессанса, иероглиф в виде грифа использовался для обозначения слова «мать». Более того, по христианской легенде, которую тоже мог знать Леонардо, грифы были только самками – это поэтичный символ непорочного зачатия, от ветра. Теперь, по словам Фрейда, Леонардо становится детенышем грифа, имевшим мать, но не имевшим отца. Так основатель психоанализа намекал на то, что Леонардо был незаконнорожденным. Поэтому, делает он вывод, первые годы жизни мальчик провел рядом с матерью, которая его страстно любила. Такая любовь должна была оказать огромное влияние на его внутреннюю жизнь. Значит, в тот период, когда закладываются основы характера, отца рядом с Леонардо не было: «Страстность ласк, на которую указывает его фантазия о грифе, была более чем естественна: бедная покинутая мать принуждена была все воспоминание о былой нежности и свою страсть излить в материнской любви; она должна была поступать так, чтобы вознаградить себя за то, что лишена была мужа, а также вознаградить ребенка, не имевшего отца, который бы его приласкал. Таким образом, она, как это бывает с неудовлетворенными матерями, заменила своего мужа маленьким сыном и слишком ранним развитием его эротики похитила у него часть его мужественности». Значит ли это, что мать Леонардо невольно создала условия для его гомосексуальности?

В письме к Юнгу, в котором Фрейд впервые объявил о разрешении загадки Леонардо, мэтр дразнит его таким заявлением, не приводя никаких подробностей: «Недавно я наткнулся на нечто похожее (но без его гениальности) у невротика». Это стало одной из причин, почему он был так уверен, что смог реконструировать юные годы Леонардо, о которых не сохранилось никаких сведений: фантазия о грифе оказалась для него наполнена клиническими ассоциациями. Как мы уже отмечали, кушетка Фрейда и его письменный стол были очень близки – как физически, так и «эмоционально». Основатель психоанализа не сомневался, что воспоминания Леонардо отражали одновременно пассивный гомосексуальный оральный секс и сосание груди матери.

Конечно, это был уже знакомый принцип психоанализа, который раз за разом подтверждали пациенты мэтра, – неизбежная связь между эмоциональной привязанностью в первые годы жизни и желаниями взрослого человека. В особенности, отмечал Фрейд, это касается «всех наших гомосексуальных мужчин», у которых связь проявляется практически одинаковым образом. «В раннем, впоследствии индивидуумом позабытом детстве» у них было «очень интенсивное эротическое влечение к лицу женского пола, обыкновенно к матери, вызванное или находившее себе поощрение в слишком сильной нежности самой матери и далее подкрепленное отступлением на задний план отца в жизни ребенка». Фрейд считал это предварительной стадией гомосексуального развития, сменяемой этапом, когда «мальчик вытесняет любовь к матери, ставя самого себя на ее место, отождествляет себя с матерью и свою собственную личность берет за образец, выбирая схожие с ним объекты любви». Таким образом, продолжает мэтр, Леонардо «стал гомосексуальным; в сущности, он возвратился к аутоэротизму, потому что мальчики, которых теперь любит взрослый, все же только заместители и возобновители его собственной детской личности, и он любит их так, как мать любила его ребенком». Другими словами, психоаналитики считают, что «он находит свои предметы любви путем нарциссизма, потому что греческая сага называет Нарциссом юношу, которому ничто так не нравилось, как собственное изображение». Эта фраза знаменует очень важный момент в истории психоанализа: здесь Фрейд впервые в своих трудах ввел понятие нарциссизма, первой стадии эротической любви к самому себе, которую он считал промежуточной между примитивным аутоэротизмом младенца и объектной любовью растущего ребенка. Вскоре нарциссизм занял центральное место в его размышлениях.