Питер Гай - Фрейд

«Тотем и табу» Фрейда – это приложение психоанализа, но не только. Это еще и политический документ. В феврале 1911 года, когда работа над книгой была в самом начале, мэтр сказал Юнгу, прибегнув к яркой метафоре деторождения: «Несколько недель, как я забеременел семенем более широкого синтеза, и роды состоятся летом». Известно, что «беременность» длилась гораздо дольше, чем предполагал основатель психоанализа, и мы можем понять нотку торжества в письмах Фрейда друзьям, когда в мае 1913 года он объявлял, что работа над книгой в основном закончена. Дело в том, что создание мэтром синтеза предыстории, биологии и психоанализа имело целью предвосхитить и превзойти «наследника» и соперника: статьи, составляющие «Тотем и табу», были оружием в борьбе с Юнгом. Своими усилиями Фрейд демонстрировал тот аспект эдипова комплекса, который часто игнорируется, – стремление отца превзойти сына. Кроме того, последняя и самая воинственная из четырех статей, опубликованная после его разрыва с Юнгом, стала сладкой местью наследному принцу, который оказался таким жестоким к царствующему монарху и который предал психоанализ. Статья должна была появиться в августовском выпуске Imago, и, как сказал Фрейд Абрахаму в мае, «послужит отрезанию, начисто, всего арийско-религиозного». В сентябре мэтр подписал предисловие к книге – в Риме, который считал главным из городов.

На страницах «Тотема и табу» можно найти многочисленные свидетельства битв, которые в то время вел Фрейд и которые находили отклик в его прошлом опыте, сознательном и бессознательном. Всю жизнь он увлекался культурной антропологией и археологией, и книга изобилует археологическими метафорами. Шлиман, реализовавший во взрослом возрасте детские фантазии, был одним из немногих людей, которым по-настоящему завидовал Фрейд, а самого себя он видел как Шлимана в области психики. По завершении тяжелого труда основатель психоанализа погрузился в «послеродовую депрессию», схожую с той, которую пережил после выхода в свет «Толкования сновидений». Фрейд начал сомневаться в верности своих выводов, что было явным признаком глубокой эмоциональной вовлеченности. К счастью, вознаграждения в виде аплодисментов его верных сторонников долго ждать не пришлось. Одобрение Ференци и Джонса, писал Фрейд в конце июня, стало «…первыми дивидендами удовольствия, которые я получаю после завершения работы». Когда Абрахам сообщил о том, что наслаждался «Тотемом» и Фрейд полностью убедил его, мэтр незамедлительно ответил нескрываемой благодарностью: «Ваш вердикт по поводу «Тотема» был для меня особенно важен, поскольку после завершения работы у меня наступил период сомнений в его ценности. Но комментарии Ференци, Джонса, Закса и Ранка были аналогичными вашим, и поэтому уверенность постепенно вернулась ко мне». Публикуя, как он сам признавал, научные фантазии, Фрейд особенно приветствовал попытку Абрахама подкрепить его работу фактами, дополнениями, умозаключениями. Он писал Абрахаму, что готов к гадким атакам, но не позволит им расстроить его. Неизвестно, в какой степени это было восстановленное спокойствие, а в какой бравада.

Интеллектуальное наследие «Тотема и табу» впечатляет. Оно лишь немного потускнело – от времени и постоянного усложнения родственных дисциплин, которые стали для Фрейда источником самых необычных идей. Основатель психоанализа сам признавал, что основным стимулом к его исследованиям оказались «неаналитический» труд Вильгельма Вундта Völkerpsychologie, а также работы психоаналитиков цюрихской школы – Юнга, Риклина и других. Тем не менее он с некоторой гордостью отмечал не только пользу этих работ, но и несогласие с ними. Кроме того, Фрейд опирался на труды Джеймса Фрэзера, чрезвычайно плодовитого специалиста в области древних и редких религий, на работы выдающегося английского исследователя Библии Уильяма Робертсон-Смита, посвященные тотемной трапезе, а также на эволюционную антропологию великого Эдварда Бернетта Тайлора [174], не говоря уж о Чарльзе Дарвине с его яркими гипотезами о первобытном социальном состоянии человека.

Р.Р. Маретт, первый британский антрополог, откликнувшийся на английское издание «Тотема и табу» в начале 1920 года, назвал сию теорию ненаучной. Фрейд нашел данную характеристику довольно остроумной и не без удовольствия принял ее. «Маретт, критик T&T, – писал он Джонсу, – имеет полное право сказать, что психоанализ оставляет антропологию со всеми своими проблемами, которые уже существовали, поскольку отвергает решения, предлагаемые психоанализом. Прими он их, его мнение было бы другим». Однако высказывание Маретта о ненаучной теории, считал Фрейд, совсем неплохая шутка: «Этот человек умен, только ему не хватает воображения». В чем в чем, а в недостатке воображения самого Фрейда обвинить никто бы не взялся, особенно после «Тотема и табу». Впрочем, смелость у основателя психоанализа сочеталась с благоразумием. В 1921 году он отметил, что лишь развил гипотезу, существующую «как и многие другие, с помощью которых исследователи доисторического времени пытаются осветить темноту глубочайшей древности». Конечно, прибавил мэтр уже с большей уверенностью, «этой гипотезе должно быть лестно, если она оказывается пригодной привнести связность и понимание во все новые области».

Фрейд не строил свои аргументы только на обширных неаналитических свидетельствах. Без своего лечебного опыта, без самоанализа и психоаналитических теорий он никогда бы не написал «Тотем и табу». Над книгой также витает призрак Шребера, поскольку в той истории болезни типичного параноика основатель психоанализа исследовал отношение людей к их богам как производную отношения к отцам. «Тотем и табу», как говорит Фрейд Юнгу, представляет собой синтез. В нем сплетены гипотезы из таких областей, как антропология, этнография, биология, история религии – и психоанализ. Подзаголовок книги говорит сам за себя – «Некоторые соответствия в душевной жизни дикарей и невротиков». Первый из очерков, самый короткий, посвященный страху инцеста, охватывает широкий круг объектов, от меланезийцев и представителей племени банту до мальчиков в эдиповой фазе и страдающих неврозом женщин из социума, к которому принадлежал сам Зигмунд Фрейд. Во втором очерке рассматриваются теории в области антропологии культуры и фиксируется связь табу и амбивалентности с навязчивыми установками и запретами, которые Фрейд наблюдал у своих пациентов. Третий очерк исследует связь анимизма, который в то время большинство специалистов считали предшественником религии, с магическим мышлением, а затем связывает оба явления с детской верой во всемогущество мыслей. Здесь, как и во всей работе «Тотем и табу», мэтр выходит за пределы договора, который заключил с читателями, снабдив книгу подзаголовком. Ему интересно не только соответствие между тем, что он называл примитивным и невротическим мышлением, – основатель психоанализа желал понять, каким образом примитивное мышление может пролить свет даже на нормальное. И на историю… Фрейд пришел к выводу, что мышление «дикарей» явственно обнаруживает то, что психоаналитику приходится распознавать в своих пациентах и, наблюдая за окружающим миром, во всех остальных: давление желаний на мышление и чисто практическое происхождение всей психической деятельности.