Питер Гай - Фрейд

Для Фрейда, как мы убедились, поступок сыновей, это «знаменательное преступное деяние», был толчком к появлению цивилизации. Он стоял у истоков многого в истории человечества: это «социальные организации, нравственные ограничения и религия». Вне всяких сомнений, основатель психоанализа, исследуя историю культуры с точки зрения своего детища, находил все эти области чрезвычайно интересными. Но больше всего, по всей видимости, его занимала та область, которая в его перечне стояла последней, – религия. Обнаружение ее основ в доисторическом убийстве позволяло Фрейду соединить свой старый, агрессивный атеизм с недавно появившейся неприязнью к Юнгу. Как известно, завершающим очерком книги «Тотем и табу» он хотел освободиться от «всего арийско-религиозного». Фрейд обнажит корни религии в примитивных потребностях, примитивных представлениях и не менее примитивных действиях. «В драме Эрнста Барлаха «Мертвый день», – писал Юнг, споря с мэтром, – мать-демон говорит в самом конце: «Странно только, что человек не хочет понять, что его отец – Бог». Именно это Фрейд никогда не поймет, и именно это все, кто разделяют его взгляды, запрещают себе понимать».

Но Фрейд понял и объяснял – хотя в «Тотеме и табу» формулировал сие менее почтительно по отношению к Богу, – что человек обожествляет своего отца. Пространно цитируя Джеймса Дж. Фрэзера и Уильяма Робертсон-Смита, он подводит к своему рассказу о первобытном отцеубийстве, отмечая, что самая первая религия – тотемизм – устанавливала табу, которые было запрещено нарушать под страхом жесточайшего наказания, а животное, приносимое в жертву в соответствии с древними священными ритуалами, идентично первобытному тотемному животному. Это животное замещало самого первобытного бога. Ритуал в завуалированной форме вспоминал и праздновал основополагающее преступление, воспроизводя убийство и поедание отца. Оно «со всей откровенностью признает, что объект жертвенного действия всегда был одинаков – тот же самый, который теперь почитается как бог, то есть отец». Религия, как уже предполагал Фрейд в некоторых своих письмах Юнгу, появилась вследствие беспомощности. В «Тотеме и табу» он усложнил свою гипотезу, прибавив, что религия также была обусловлена восстанием против этой беспомощности. Юнг пришел к убеждению, что признание Бога отцом человека требует сочувственного понимания и повторного открытия духовного аспекта. Фрейд в «Тотеме и табу» воспринимает собственные открытия как еще одно доказательство, что подобное требование является отступлением от науки, отрицанием фундаментальных фактов психической жизни, то есть мистицизмом.

Фактом, на котором основатель психоанализа больше всего настаивал в «Тотеме и табу» и вокруг которого выстраивается вся книга, является эдипов комплекс. В этом комплексе «совпадают зачатки религии, нравственности, общества и искусства». Как нам известно, сие открытие для Зигмунда Фрейда не было ни новым, ни неожиданным. Первый задокументированный намек на эдипову семейную драму появился в 1897 году, в одной из отправленных Флиссу записок по поводу враждебных желаний в отношении родителей. В следующие несколько лет Фрейд все больше размышлял над этой идеей, хотя редко упоминал ее. Впрочем, она неизбежно присутствовала в его мыслях о пациентах. Он вскользь упоминает о ней в истории болезни Доры и называет маленького Ганса маленьким Эдипом. Однако эдиповым комплексом этот «семейный комплекс» мэтр называет только в 1908 году в неопубликованном письме к Ференци, а ядерным комплексом невроза – в 1909-м в истории болезни «человека с крысами». В печати этот запоминающийся термин появился лишь в 1910 году в одной из статей, посвященных превратностям любви. К этому времени мэтр осознал важность эмоционального напряжения амбивалентности. Это был один из уроков, усвоенных на примере маленького Ганса. Теперь Фрейд понимал, что классический эдипов комплекс, когда маленький мальчик любит мать и ненавидит отца, в такой простой и чистой форме встречается очень редко. Но для основателя психоанализа само разнообразие проявлений комплекса лишь подчеркивало его главное место в жизненном опыте человека. «Перед каждым новорожденным встает задача преодолеть эдипов комплекс, – впоследствии писал Фрейд, суммируя все аргументы, которые накапливал с конца 90-х годов XIX столетия. – Кто с ней не справится, тот обречен на невроз. Успех психоаналитической работы все яснее показывает это значение эдипова комплекса; его признание стало тем шибболетом, который отделяет сторонников психоанализа от его противников». Напомним, что шибболет – это библейское понятие, в переносном смысле обозначающее характерную речевую особенность, по которой можно опознать группу людей, своеобразный «речевой пароль». И уж конечно, эдипов комплекс отделял Фрейда от Адлера и, еще более решительно, от Юнга.

По мере того как исследователи человеческой природы совершенствовали свои методы и пересматривали гипотезы, недостатки «Тотема и табу» становились все заметнее – но только не для Фрейда и его самых некритически настроенных последователей. Специалисты в области антропологии культуры продемонстрировали, что, хотя некоторые тотемические племена практикуют ритуал жертвенной тотемной трапезы, у большинства такого обычая нет. То, что Робертсон-Смит считал сутью тотемизма, оказалось исключением. Кроме того, предположение Дарвина и других о первобытной группе, во главе которой стоял полигамный и властный самец, не подтверждалось последующими исследованиями, особенно исследованиями высших приматов, результаты которых были недоступны Фрейду во время работы над «Тотемом и табу». Волнующее описание мэтром кровавого бунта сыновей против отца становилось все более неправдоподобным.

Все это казалось тем более фантастичным, поскольку требовало теоретического обоснования того, что современная биология решительно отвергала. Когда Фрейд писал «Тотем и табу», некоторые ответственные исследователи человеческой природы все еще были готовы поверить, что приобретенные характеристики могут генетически передаваться из поколения в поколение. В 1913 году генетика как наука находилась в зачаточном состоянии и могла принимать различные гипотезы о природе наследственности. Сам Дарвин, отпускавший по поводу теорий Ламарка язвительные замечания, отдавал дань ламаркизму, предполагая возможность наследования приобретенных черт. Но, несмотря на тот факт, что Фрейд мог законно опираться на сохраняющийся, хотя и пошатнувшийся авторитет данной доктрины, он оставался предан ей – отчасти из-за своей веры в то, что она поможет завершить теоретическую структуру психоанализа.