Питер Гай - Фрейд

Работа «Введение в нарциссизм» совершенствует и существенно усложняет идеи о психическом развитии, которые Фрейд высказал пять лет назад. Еще в ноябре 1909 года, комментируя доклад Исидора Задгера Венскому психоаналитическому обществу, основатель движения предположил, что нарциссизм, «одержимость собственной персоной (= собственными гениталиями)», является необходимой стадией развития при переходе от «аутоэротизма к объектной любви». Как мы помним, впервые эта идея в печатном виде появилась в статье о Леонардо. Кроме того, Фрейд упоминал ее в истории болезни Шребера, а затем еще раз, кратко и намеком, в «Тотеме и табу» [180]. «Нарциссизм» казался ему привлекательным термином, напоминающим об одном из любимых греческих мифов – о прекрасном юноше, который умер из-за любви к себе. Фрейд позаимствовал термин, не забыв упомянуть об этом, у немецкого психиатра Пауля Нэке и Хэвлока Эллиса, однако широкое распространение он получил только в 1914 году, после появления посвященной ему статьи.

В «Тотеме и табу» Фрейд отметил, что нарциссическая стадия никогда полностью не преодолевается, и это, по всей видимости, общая закономерность. Изначально термин «нарциссизм» применялся к половому извращению: страдающий нарциссизмом – это человек с отклонением от нормы, способный получить сексуальное удовлетворение, только превращая свое тело в объект любви. Но, как заметил мэтр, эти извращенцы не обладают монополией на эротический эгоцентризм. Как бы то ни было, шизофреники тоже изымают свое либидо из внешнего мира, но не подавляют его, а – по мнению Фрейда – обращают на себя. Но и это еще не все: психоаналитики также обнаружили многочисленные свидетельства присутствия нарциссических черт у невротиков, детей и представителей примитивных племен. В «Тотеме и табу» Фрейд добавил к данному списку любовников. Основатель психоанализа не мог избежать вывода, что в этом смысле нарциссизм «можно считать не перверсией, а либидинозным дополнением к эгоизму влечения к самосохранению». Термин приобретал все более широкое значение, сначала у самого мэтра, а затем, гораздо более безответственно, и в повседневной жизни, что явно дискредитировало его как диагностическое понятие. В 20-х годах прошлого столетия и позже, когда «нарциссизм» вошел в профессиональный лексикон, это слово использовали для обозначения не только полового извращения или стадии развития, но и симптома психоза, а также разнообразных объектных отношений.

Еще до того, как расширение значений в буквальном смысле уничтожило точность термина, «нарциссизм» поднял весьма необычные проблемы, которые Фрейд рассматривал с явной неохотой: он защищается от чувства того, что заменяет наблюдение бесплодными теоретическими спорами. Тем не менее, с сознанием долга прибавляет основатель психоанализа, он не вправе уклониться от попытки дать объяснение. Эта попытка вынудила признать, что «Я» может выбирать – и выбирает! – себя в качестве сексуального объекта наравне с другими. Иными словами, существует «либидо «Я» и «объектное либидо». Под давлением «либидо «Я» страдающий нарциссизмом любит себя таким, каким он когда-то был, какой он теперь или каким он будет, либо человека, который был частью его «Я». Но это не курьез и не редкое отклонение от нормы: определенная доля нарциссизма спрятана практически в каждом шкафу. Даже родительская любовь, «трогательная, по сути такая детская», есть «не что иное, как возрожденный нарциссизм родителей». Составляя постоянно растущий и несколько тенденциозный список, Фрейд остроумно заметил, что мир, похоже, переполнен нарциссическими личностями – это женщины, дети, кошки, преступники и юмористы [181].

Основатель психоанализа вполне логично предположил, что все это обусловлено нарциссическим наследием раннего детства. Ведь, получая наслаждение от любви к самому себе, которая кажется такой естественной, ребенок, как всегда подчеркивал Фрейд, не способен без борьбы отказаться от этого удовлетворения – как и от других. Этот вопрос поставил перед мэтром проблемы, которые он смог разрешить только после войны. В «Введении в нарциссизм» Фрейд утверждал, что растущий ребенок, столкнувшись с критическим воздействием родителей, учителей или общественного мнения, отступает в нарциссизм, создавая заменитель несовершенному «Я», на который затем переключает внимание. Это знаменитый «Я-Идеал», создаваемый критическими голосами из внешнего мира. В качестве патологического отклонения он проявляется в виде навязчивого ощущения, что за человеком наблюдают (снова Шребер!), но в нормальной форме это близкий родственник того, что мы называем совестью, действующей как страж «Я-Идеала».

Когда эту статью читал Абрахам, самое сильное впечатление на него произвели страницы с описанием бреда наблюдения, совести и «Я-Идеала». Однако он не стал сразу комментировать модификацию Фрейдом своей теории влечений. У Джонса беспокойство вызвал именно данный аспект статьи. Если существуют «либидо «Я» и «объектное либидо», то как быть с определениями, на которые до сих пор опирались психоаналитики? Тут имелась одна трудность: Фрейд давно предполагал, а в 1910 году открыто заявил, что влечения человека можно разделить на две большие категории – влечения «Я» и сексуальные влечения. Первые отвечают за самосохранение личности и не имеют никакого отношения к эротике. Вторые требуют эротического удовлетворения и служат цели сохранения вида. Но если «Я» может иметь эротический аспект, то влечения «Я» также должны быть сексуальными по своему характеру.

Коль скоро этот вывод верен, из него должны вытекать радикальные изменения в теории психоанализа, поскольку он явно противоречит предыдущим формулировкам Фрейда, согласно которым влечения «Я» не являются сексуальными. Неужели были правы критики мэтра, называвшие его пансексуалистом, вуайеристом, который везде находит секс? Сам Фрейд постоянно и решительно это отрицал. Или Юнг имел основание рассматривать либидо как универсальную силу, которая пронизывает все без исключения психические явления? Фрейд оставался невозмутим. Опираясь на свой клинический опыт, он объявил о категориях «либидо «Я» и «объектного либидо» как о необходимом расширении старой психоаналитической схемы и настаивал, что в них нет ничего особенно нового. Беспокоиться уж точно не о чем. Его сторонники не проявляли подобной уверенности; они яснее, чем автор, видели радикальные последствия. «Это наносило, – вспоминает Эрнест Джонс, – неприятный удар по теории инстинктов, над которой до той поры работали психоаналитики». Статья Фрейда «Введение в нарциссизм» заставила Джонса и его друзей нервничать.