Питер Гай - Фрейд

Эти противоречивые оценки затрагивают основы психологии как науки. Фрейд никогда не был полностью доволен своей теорией влечений, как в первоначальной форме, так и в окончательной. В «Введении в нарциссизм» он жалуется на полное отсутствие теории влечений – Trieblehre, которая может дать исследователю психологии некие надежные ориентиры. Такое отсутствие теоретической ясности в значительной степени было обусловлено неспособностью биологов и психологов прийти к согласию о природе влечений, или инстинктов. Без их руководящих указаний Фрейд создал собственную теорию, наблюдая за психологическими явлениями в свете доступной биологической информации. Чтобы понять влечение, требуются обе научные дисциплины, поскольку оно, как говорил мэтр, стоит на границе физического и психического. Это влечение, превратившееся в желание.

В тот период, когда появилась статья «Введение в нарциссизм», Зигмунд Фрейд все еще заявлял о своей приверженности той классификации влечений, которая делила их на предназначенные для самосохранения и те, которые служат сексуальному удовлетворению. Как нам известно, он еще в 80-х годах XIX века любил цитировать слова Шиллера, что миром правят любовь и голод. Однако основателю психоанализа стало ясно, что, интерпретируя нарциссизм как сексуальную любовь к самому себе, а не просто особую перверсию, он решительно разрушал простоту своей старой схемы. Теперь он уже не мог, несмотря на все старания, сохранять то разделение влечений на два класса, которое служило ему на протяжении двух десятилетий: оказывается, любовь к себе и любовь к другим отличаются только объектом, а не сутью.

К весне 1914 года настоятельная потребность пересмотреть собственную классификацию влечений, а также внести в равной степени неприятные поправки в теорию психоанализа стала очевидной. И тут в работу Фрейда внезапно и грубо вторгся внешний мир, на какое-то время прервав его размышления, – самым жестоким образом. Основатель психоанализа закончил статью о нарциссизме в марте 1914-го, а в конце июня опубликовал ее в журнале Jahrbuch. Утомленный нелегким годом политической борьбы в основанном им движении и плотным графиком приема пациентов, Фрейд предвкушал продолжительный отдых в Карлсбаде и возможность спокойно поработать. Однако через месяц он обнаружил, что у него нет ни времени, ни тем более желания исследовать то необычное направление, куда влекла его мысль. Пока мэтр приближался к кардинальному пересмотру своих теорий, западная цивилизация сходила с ума.

28 июня 1914 года «человек-волк» долго гулял по Пратеру, размышляя о поучительных и в конечном счете полезных годах, проведенных под надзором Фрейда в Вене. Как он потом вспоминал, это было жаркое и душное воскресенье. Сергей Панкеев собирался закончить психоаналитическое лечение и жениться на женщине, которую одобрил мэтр. Казалось, все шло хорошо, и молодой человек вернулся домой в приподнятом настроении. Но… Едва он переступил порог дома, горничная протянула ему экстренный выпуск газеты с ошеломляющей новостью: эрцгерцог Франц Фердинанд и его супруга убиты в Сараеве боснийскими боевиками. Данное событие нанесло сокрушительный удар этому шаткому анахронизму – многонациональной Австро-Венгерской империи, дерзко бросавшей вызов воинственному национализму. Последствия теракта на Балканах стали понятны не сразу. В письме Ференци, написанном под впечатлением столь неожиданного убийства, Фрейд назвал ситуацию непредсказуемой и заметил, что в Вене немногие испытывают личную симпатию к императорскому дому. Всего за три дня до этого происшествия мэтр с агрессивной высокопарностью объявил Абрахаму о выходе своей книги «Об истории психоаналитического движения»: «Теперь бомба взорвалась». После Сараева эта бомба казалась такой незначительной, чисто личной… До начала Первой мировой войны оставалось всего шесть недель.

Историку культуры последствия катастрофы могут показаться парадоксальными. Большинство художественных, литературных и интеллектуальных движений, благодаря которым 20-е годы прошлого столетия стали таким волнующим и новаторским десятилетием, зародились задолго до 1914-го: функциональная архитектура, абстрактное искусство, двенадцатитональная музыка, экспериментальные романы – и психоанализ. В то же время война уничтожила привычный мир, причем навсегда. В 1919 году английский экономист Джон Мейнард Кейнс, оглядываясь на эпоху, предшествовавшую великому безумию, изображал ее как век ошеломляющего прогресса. «Правда, бо2льшая часть населения была принуждена трудиться в поте лица и довольствоваться малым, и все же, по всем признакам, она не жаловалась на свою судьбу. Зато человек со способностями и волей мог пробить себе дорогу в средние и высшие классы общества, а для этих классов взамен ничтожных затрат и усилий жизнь открывала такие возможности комфорта, удобств и наслаждений, каких не знали самые богатые и могущественные властители прежних времен».

Любой наблюдательный социальный работник или радикал с твердыми принципами мог бы сказать Кейнсу, что он сильно приукрашивал терпение бедняков, но для многочисленного среднего класса описание было достаточно точным. «Житель Лондона, прихлебывая утренний чай у себя в постели, заказывал по телефону на дом различные продукты, производимые в самых отдаленных уголках земного шара, в каком угодно количестве и через несколько часов мог получить их в собственной квартире; он мог испробовать счастье сразу в нескольких частях света, вложив свои капиталы в эксплуатацию их природных богатств или какие-либо новые предприятия и без всяких усилий и беспокойств получать свою долю прибылей и выгод». По первому желанию этот житель Лондона мог воспользоваться такими же благами в любой другой стране – цитируем дальше – «без паспорта или каких-либо других формальностей». Он «мог через посредство своего слуги запастись нужным количеством драгоценного металла в ближайшем отделении банка», а затем ехать в чужие края, не зная языка, религии или обычаев, везя при себе свой запас денег; при этом малейшее препятствие показалось бы ему досадной неожиданностью». Однако самое важное, завершал свой ностальгический перечень Кейнс, что житель Лондона считал такое положение дел само собой разумеющимся, естественным и перманентным, допуская возможность изменений лишь в сторону дальнейшего совершенствования, а всякое иное отступление считал ошибкой и скандалом, которых впредь не до2лжно допускать. Милитаризм и империализм, расовое и культурное соперничество и прочие проблемы «были не более чем развлечением, скрашивавшим чтение ежедневных газет», и не оказывали никакого влияния на его жизнь.