Питер Гай - Фрейд

Тем временем основатель психоанализа продолжал терять близких друзей. Ушли старинные партнеры по тароку, с которыми он играл каждую субботу. Офтальмолог Леопольд Кенигштейн, приятель Фрейда со студенческих лет, умер в 1924-м, Людвиг Розенберг, еще один давний друг из числа врачей, – в 1928-м. За ним, в 1931 году, последовал Оскар Рие. Они принадлежали к тому узкому кругу людей, с кем Фрейд был на «ты». Из тех, кто не был связан с психоанализом, только археолог Эмануэль Леви, увлеченный древностями не меньше мэтра и, конечно, гораздо лучше разбиравшийся в них, продолжал навещать его – они вели долгие беседы.

Время не пощадило и семью. В сентябре 1930-го умерла мать Фрейда – в возрасте 95 лет. Он попрощался с ней в конце августа, в тот самый день, когда на Берггассе, 19, прибыла делегация из Франкфурта с дипломом премии Гёте. Амалия Фрейд до самого конца сохранила энергию, жажду жизни и тщеславие. Ее смерть вызвала мысли, которые основатель психоанализа долгое время гнал от себя. Всего годом раньше, когда скончалась мать Эйтингона, Фрейд в своем письме с соболезнованиями рассуждал, что утрата матери должна быть чем-то особенным, что нельзя сравнить ни с чем, и вызвать чувства, которые трудно описать. Теперь он переживал и пытался описать именно эти чувства.

«Естественно, невозможно сказать, какое воздействие такое переживание может вызвать в более глубоких областях, – писал мэтр Эрнесту Джонсу, – но на поверхности я могу обнаружить лишь две вещи: возрастание личной свободы, так как меня всегда страшила мысль о том, что она может услышать о моей смерти, и, второе, удовлетворение при мысли, что наконец она достигла избавления, право на которое заработала после такой длинной жизни». Он не испытывает печали, прибавил Фрейд, и не страдает. На похоронах матери основатель психоанализа не присутствовал. Оправдываясь перед братом Александром, он сказал, что чувствует себя не так хорошо, как думают другие, и не любит церемоний. Его представителем была дочь Анна, как и на вручении премии во Франкфурте двумя неделями раньше. «Ее место в моей жизни, – писал мэтр Эрнесту Джонсу, – едва ли можно переоценить». Главным чувством Фрейда в связи со смертью матери было облегчение. Теперь и он мог умереть.

Но жить и страдать – а иногда и радоваться – Фрейду предстояло еще долго. В январе 1931 года Дэвид Форсайт, один из его английских учеников, пользовавшийся уважением мэтра, пригласил его прочитать лекцию о зоологе Томасе Генри Гексли, популяризаторе науки и защитнике теории эволюции (кстати, за свои яркие полемические выступления Гексли получил прозвище Бульдог Дарвина). Мероприятие было престижное, проводилось раз в два года, и Форсайт описывал его как высшую, в пределах нашего понимания, оценку научной работы, которой была посвящена жизнь основателя психоанализа. Он предусмотрительно приложил к письму список ораторов предыдущих лет. Среди них был великий английский хирург Джозеф Листер, прославившийся введением анестезии, и знаменитый русский физиолог Иван Петрович Павлов. Фрейд прекрасно понимал, что значит это приглашение. «Это великая честь, – сообщал он Эйтингону, – и после Р. Вирхова, в 1898 году, такого приглашения не получал ни один немец». Несмотря на все раздражительные и безапелляционные заявления, в душе Фрейд все еще продолжал ассоциировать себя с немецкой культурой. Но, к его великому сожалению, от лекции пришлось отказаться – приглашение опоздало на несколько лет. Он просто уже не мог путешествовать и не мог выступать с лекциями. В конце апреля мэтру пришлось перенести очередную болезненную хирургическую манипуляцию, которая отняла у него много сил – и физических, и психологических. Он чувствовал себя так же, как в 1923 году, перед серьезной операцией, – его жизнь была под угрозой. «Эта последняя болезнь, – чуть позже признался Фрейд Эрнесту Джонсу, – уничтожила ощущение безопасности, которым я наслаждался последние 8 лет». И еще основатель психоанализа жаловался, что лишился почти всех сил, необходимых для работы. Он был слабым, немощным, не мог разговаривать, писал Фрейд Арнольду Цвейгу. «Не слишком приятные остатки реальности». Мэтр вернулся из больницы только 5 мая, накануне своего семьдесят пятого дня рождения.

На следующий день начались торжества, которых Фрейд изо всех сил старался избежать, но у него ничего не вышло. Они нахлынули на него, писал мэтр Лу Андреас-Саломе, как потоп. Основатель психоанализа мог запретить празднование, но не остановить лавину писем от друзей и незнакомцев, психоаналитиков, психиатров и восхищенных почитателей. Телеграммы приходили от организаций и государственных деятелей, и квартира на Берггассе, 19, была завалена цветами. Немецкий конгресс психотерапевтов представил доклады в его честь, а почитатели в Нью-Йорке организовали праздничный банкет в отеле Ritz-Carlton, где речи произносили Алансон Уайт, А.А. Брилл, а затем такие знаменитости, как Теодор Драйзер и Кларенс Дэрроу. «Мужчины и женщины из числа психоаналитиков, врачей и социологов, – говорилось в телеграмме, отправленной Фрейду присутствующими, – собрались в Нью-Йорке, чтобы отпраздновать 75-летие отважного исследователя, который открыл подводные континенты «Я» и направил по новому пути и науку, и саму жизнь». Об этом дне помнили все – и мэр Франкфурта, и Альфонс Паке, и Ромен Роллан. Особенно теплое письмо прислал Альберт Эйнштейн: каждый вторник он читал Фрейда с одной своей знакомой и не переставал восхищаться красотой и ясностью его произведений. Однако победа идей Фрейда над скепсисом Эйнштейна была неполной. Будучи «толстокожим», отмечал Эйнштейн, он колебался между верой и неверием. Клуб Герцля с благоговением приветствовал Фрейда как «сына нашего народа, чей семьдесят пятый день рождения является днем радости и гордости для всего еврейства», а венские учреждения, такие как клиника психиатрии и неврологии и Ассоциация прикладной психопатологии, прислали ему свои самые теплые поздравления.

Некоторые из этих восхвалений основатель психоанализа принимал равнодушно, а некоторые даже с отвращением. Когда в марте Общество врачей предложило ему почетное членство, мэтр с горечью вспоминал обвинения, которые когда-то предъявлял ему медицинский истеблишмент. В письме Эйтингону он назвал данное предложение отвратительной, трусливой реакцией на его недавний успех. Фрейд считал, что должен согласиться, ответив холодным благодарственным письмом. Хотя одно поздравление, вероятно, его удивило. Его автором был Давид Фейхтванг, главный раввин Вены, который заявлял, что автор «Будущего одной иллюзии» ему ближе, чем верующие. Без такой близости Зигмунд Фрейд мог бы обойтись.