Питер Гай - Фрейд

Постепенно поток поздравлений уменьшился, и основатель психоанализа приступил к горé сообщений, требовавших ответа. Но впереди было еще одно торжество, честь, которую он ценил намного выше, чем юбилей, и которая вызывала у него явную ностальгию. Как гласило отпечатанное приглашение на немного неуклюжем немецком, в воскресенье 25 октября должно было состояться открытие мемориальной доски на доме, где родился профессор доктор Зигмунд Фрейд, в Пршиборе – Фрайберге, Моравия. Разумеется, сам мэтр не смог присутствовать, но численность и состав его делегации – сын Мартин и дочь Анна, брат Александр и верные сторонники Пауль Федерн и Макс Эйтингон – указывают, какое значение он придавал тому событию. Маленький город был украшен флагами, и Анна Фрейд снова, в который раз за эти годы, произнесла речь вместо отца. Письмо, прочитанное ею, было кратким, но выразительным. Зигмунд Фрейд благодарил мэра и всех присутствующих за ту честь, которая ему оказана – при жизни и несмотря на то, что мир все еще не определился относительно ценности его работы. Он покинул Фрайберг трехлетним и вернулся, насколько ему помнится, в шестнадцать, во время школьных каникул. Теперь, в возрасте 75 лет, ему трудно перенестись в те далекие годы, но в одном он уверен: «Глубоко внутри меня, скрытый от всех, все еще живет счастливый ребенок из Фрайберга, первенец молодой матери, получивший свои неизгладимые впечатления от земли и воздуха тех мест».

В день своего 75-летия Фрейд чувствовал себя слишком измученным, чтобы видеть кого-то кроме ближайших родственников. Исключением – возможно, единственным – стал Шандор Ференци, который в это время был в Вене. Мэтр уделил ему около двух минут, что явилось свидетельством особых отношений, которые связывали их более двух десятилетий. Ференци был преданным слушателем Фрейда, не боявшимся полетов его фантазии, и, что еще важнее, автором блестящих работ. Тем не менее уже несколько лет в их отношениях наблюдалось заметное охлаждение. Они никогда не ссорились, но отличавшая Ференци ненасытная жажда дружеского общения и поддержки, не говоря уж о тлеющей обиде на обожаемого мэтра, давали себя знать. Временами дружба приносила обоим не меньше мучений, чем удовольствия. Анализируемый Фрейдом, Ференци эксплуатировал свою привилегию быть откровенным в беседах и письмах. Основатель психоанализа, со своей стороны, часто выглядел смущенным, а временами раздраженным отцом. В 1922 году Ференци размышлял, немного углубившись в самоанализ, почему не пишет Фрейду чаще: «Не подлежит сомнению, что я также не мог сопротивляться искушению «сделать вам подарок» в виде полной меры чрезмерно нежных и чрезмерно чувствительных эмоций, уместных в отношении моего биологического отца. Стадия, на которой я теперь, похоже, обнаружил себя, – это постоянно откладываемое отвыкание и попытка смириться с судьбой». Он считал, что с этого момента станет более приятным коллегой, чем был в том неудачном путешествии на юг, которое они с Фрейдом предприняли до войны.

На самом деле Ференци так и не смог полностью расстаться с зависимостью от Фрейда или от страха его неминуемого гнева. Ярким симптомом этой двойственности были потоки лести, которую мэтр не любил. «Похоже, вы – как всегда – правы», – характерная фраза, сказанная Ференци в 1915 году. Фрейд пытался защититься от такого обожания, указывая, что Ференци не должен делать из него идола. После войны, жалуясь на то, что не может свести концы с концами, принимая по десять пациентов в день, Ференци неумеренно восхищался неиссякаемым источником энергии мэтра. Ответ Фрейда на это был более резким, чем обычно: «Естественно, мне приятно слышать ваши восторги относительно моей юности и работоспособности, как в последнем письме. Но затем, обратившись к принципу реальности, я понимаю, что это неправда». В конце лета 1923 года в письме из чудесного, по его словам, Рима Ференци вспоминал время, когда они вместе посещали священные места города: «Я считаю те дни одними из самых прекрасных в жизни и с благодарностью думаю, каким несравненным гидом вы для меня были». Ференци не видел, не мог видеть, что Фрейд не был, как однажды выразился сам мэтр, сверхчеловеком психоанализа и хотел быть не гидом, а другом.

Комплименты Ференци были неприятны Фрейду, но еще большее недоумение вызывало его периодическое молчание. Однажды, в самом начале их дружбы, во время одного из таких периодов основатель психоанализа отправил Ференци письмо, в котором между приветствием и подписью стояли только вопросительные знаки. Это был предупреждающий жест, который мэтр мог повторить не раз. Следует отметить, что иногда вина лежала на самом Фрейде. «Наша переписка, некогда столь оживленная, в последние несколько лет угасла, – писал он Ференци в 1922 году. – Вы пишете редко, а я отвечаю еще реже». Но обычно молчал Ференци. В конце июня 1927-го по возвращении из Соединенных Штатов он посетил Лондон, но не заехал в Вену, и Фрейд выражал по этому поводу смешанные чувства. «То, что он не торопится меня увидеть, – писал мэтр Эйтингону, – это неприятно. Но мне трудно угодить. Очевидно, требуются некоторые усилия по раскрепощению». Но сохранить беспристрастность чистого анализа Фрейд все-таки не смог. «Когда вы станете достаточно старыми, – прибавил он с явной досадой, – то в конце концов обнаружите, что все против вас». Эйтингону тоже многое не нравилось. «Должен признаться, – писал он, – что после моей встречи с Ф[еренци] здесь в Берлине я был и остаюсь в сильной тревоге». В декабре основатель психоанализа прямо заявил Ференци о своем беспокойстве. «Дорогой друг, – писал он. – Что означает ваше молчание? Надеюсь, вы не заболели. Пришлите весточку до Рождества».

Но Ференци не менялся. Страдая, он продолжал метаться от многоречивости к холодности. Так, 8 августа 1927 года Фрейд сообщал Эйтингону: «Теперь наша переписка оживилась», – а уже через две недели все снова вернулось на круги своя. «Переписка с Ф[еренци] опять внезапно прервалась. Откровенного говоря, – признавался Фрейд, – я его не совсем понимаю». Одна вещь, которую в конце концов понял мэтр или, по крайней мере, думал, что понял, – его поразительные инновации в технике психоанализа, которые Фрейд сначала приветствовал, а затем критиковал, были не просто профессиональными поисками, а выражением внутренней неудовлетворенности.

Ференци предоставил массу свидетельств в доказательство этого умозрительного диагноза. В 1925 году в типичном для себя письме он сообщал Фрейду: «Относительно своего здоровья я не могу (даже при всем желании) сказать ничего плохого». Как будто он хотел заболеть… В начале 1930-го Ференци написал Фрейду длинное письмо с жалобами на неприятные симптомы, в том числе на страх преждевременно состариться. В ноябре этого же года мэтр сообщал, что у него нет новостей от Ференци и он боится, что тот, «несмотря на все наши усилия, все больше и больше изолирует себя». Сам Ференци полностью осознавал свое состояние. «Вы прекрасно представляете, – писал он Фрейду в середине сентября 1931 года, – как трудно начать снова после такой длительной паузы. Но на протяжении вашей жизни, – умолял он, смешивая желания с надеждами, – вы сталкивались с таким количеством человеческих проявлений, что поймете и простите такое состояние, как погружение в себя». Он занят, объяснял Ференци Фрейду, довольно трудной внутренней и внешней научной работой очищения, которая пока не дала определенных результатов. Основатель психоанализа, обрадовавшись любой весточке от Ференци, ответил без промедления. «Наконец вы снова подали признак жизни и любви! – с теплотой восклицал он. – После такого долгого молчания!» Фрейд честно признался Ференци, что у него «не было сомнения, что вы, с учетом этих перерывов в общении, все больше отдаляетесь от меня. Я говорю и надеюсь: это не разрыв». Однако ответственность за поведение Ференци он на себя не брал: «Вы сами свидетельствуете, что я всегда уважал вашу независимость». Но такая независимость, намекал он, не должна достигаться ценой прекращения отношений.