Питер Гай - Фрейд

В любом случае ничто не могло надолго отвлечь Фрейда от Ференци. В январе 1933 года, отвечая на сердечное новогоднее поздравление Шандора, он вспоминал нежную общность жизни, чувств и интересов, которая некогда их объединяла, общность, теперь нарушенную какой-то психологической катастрофой. Затем письма из Будапешта перестали приходить – Ференци боролся с болезнью. В конце марта мэтр получил примирительное и самокритичное послание. Ференци обещал покончить с «детской обидой» и сообщал, что злокачественная анемия вернулась и он медленно восстанавливается после чего-то вроде нервного срыва. Встревоженный, Фрейд ответил в заботливом, отеческом тоне. Он призывал Ференци, уже безнадежно больного, получше следить за собой. Бурное обсуждение расхождений в вопросах теории и техники может подождать. Это было последнее письмо Фрейда к старому другу. На следующий день он сообщил Эйтингону, что у Ференци «сильный приступ бреда», хотя он, кажется, пошел на поправку. Но улучшение оказалось обманчивым. Шандор Ференци диктовал свое письмо 9 апреля, а 4 мая отправил весточку Фрейду со своей женой Гизелой. 22 мая он умер.

Несколько дней спустя в своем необычном ответе на соболезнования Эрнеста Джонса мэтр смешал скорбь и анализ, причем анализ стоял на первом месте. «Наша потеря, – писал он, – велика и тяжела». Ференци унес с собой часть старого времени, а остальная часть исчезнет после того, как сцену покинет и он, Фрейд. Но потеря, прибавил мэтр, «на самом деле не нова. Уже много лет Ференци был не с нами, и на самом деле даже не с самим собой. Теперь можно яснее увидеть медленный процесс разрушения, жертвой которого он стал. Его органическим проявлением стала злокачественная анемия, которая вскоре дополнилась серьезными нарушениями моторики». Лечение дало лишь ограниченный эффект. «В последние недели он совсем не мог ходить или стоять. Одновременно с необъяснимой логической последовательностью развивалась психическая дегенерация, которая приняла форму паранойи». Последняя была неизменно направлена на него – учителя. «Ее основой была убежденность, что я недостаточно его любил, не хотел оценить его работу и что я плохо выполнил его анализ». Это, в свою очередь, объясняло печально известные клинические эксперименты Ференци. Как уже на протяжении нескольких лет говорил он, Фрейд, «технические инновации» Шандора были связаны с его чувствами к нему, учителю. «Он хотел показать мне, с какой любовью следует относиться к пациентам, если хочешь им помочь. На самом деле это была регрессия к детским комплексам, когда самой большой травмой для него стал тот факт, что мать, как ни странно, не любила его, среднего сына из 11 или 13 детей. И поэтому он сам стал лучшей матерью и нашел детей, в которых нуждался». Одна из бредовых идей Шандора заключалась в том, что его американская пациентка, которой он посвящал четыре или пять часов в день, по возвращении в Соединенные Штаты влияла на него через океан посредством душевных вибраций и этим спасла его [289]. «Таким образом, он играл обе роли, матери и ребенка». Рассказы пациентки о детских травмах Ференци принимал за чистую монету. Именно в таких «аберрациях», печально заключил Фрейд, погиб его некогда блестящий ум. «Но, – закончил он призывом к сдержанности, – пусть этот печальный конец останется нашей тайной» [290].

Со смертью Ференци освободился пост вице-президента Международной психоаналитической ассоциации, и Фрейд предложил кандидатуру Мари Бонапарт, не «только потому, что она может представить себя в выгодном свете», но и потому, что «она человек исключительного ума, мужской работоспособности, написала превосходные работы, всецело предана нашему делу и, как нам хорошо известно, может оказать материальную поддержку. Теперь ей исполнится 50 лет, и она, наверное, будет постепенно отходить от личных интересов и погружаться в аналитическую работу. Мне нет нужды говорить о том, что она одна поддерживает единство ф[ранцузской] группы». Более того, Мари не имеет медицинского образования, и приглашение непрофессионала на такой высокий пост будет «недвусмысленной демонстрацией против неуместной заносчивости врачей, которые хотят забыть, что психоанализ все-таки не является частью психиатрии».

Это письмо к Джонсу читается как небольшой манифест старого человека, бросающего вызов судьбе. За последние 10 лет Фрейду пришлось пережить ужасные потери: ушли его дочь Софи, внук Хейнеле, партнеры по игре в тарок и последователи из числа психоаналитиков, от Абрахама до Ференци, а также – хотя и в другом смысле – Ранк. Сам он страдал от рака. Мир сходит с ума, но это не причина, чтобы перестать анализировать. И не причина отказываться от такого убежища, как язвительный юмор. Фрейд напоминал увязшую в клее птицу из знаменитого стихотворения Вильгельма Буша, поэта-юмориста и иллюстратора, которого он так любил цитировать. Птица тщетно пытается освободиться, а черный кот, предвкушающий легкую добычу, подкрадывается все ближе. Видя, что конец неизбежен, птица решает в последние секунды жизни петь и веселиться. «У птички юмор, видно, есть», – резюмирует Буш. Да уж, Der Vogel, scheint mir, hat Humor. Как есть юмор и у Фрейда, хотя он все чаще сомневался, стоит ли тратить на это силы.

По сравнению с событиями в мире, омрачившими последние годы жизни Зигмунда Фрейда, его самые мрачные представления о природе человека бледнеют. «Сверхлегкомысленно говорить что-либо об общем положении в мире, – писал он Джонсу в апреле 1932 года. – Возможно, мы просто-напросто повторяем смешной акт спасения клетки для птиц, когда весь дом охвачен пламенем». Пациентов у мэтра было мало, и всю весну и лето он провел в работе над «Новым циклом лекций по введению в психоанализ». Несмотря на политическую неразбериху, 20-е годы прошлого столетия, особенно середина десятилетия, радовали перспективами восстановления. Но перспективы эти оказались обманчивыми или по меньшей мере хрупкими и эфемерными… Великая депрессия, разразившаяся в 1929-м, изменила все.

Одним из самых катастрофических последствий экономической депрессии стал стремительный взлет Национал-социалистической немецкой рабочей партии. На выборах в рейхстаг в 1928 году ей пришлось довольствоваться 12 местами, а в сентябре 1930-го партия Гитлера вышла в первые ряды, получив 107 мест и уступив только социал-демократам. Случившееся объяснялось просто: новые избиратели Германии, а также электорат, разочаровавшийся в партиях среднего класса, парализованных растущей безработицей, разорением банков, банкротствами предприятий, не говоря уж о противоречивых рецептах спасения, ринулись под знамена Гитлера. Веймарская республика протянула до января 1933 года, но после выборов 1930-го во главе ее стоял Генрих Брюнинг, католик и консерватор, управлявший страной с помощью чрезвычайных указов – Nothverordnungen. На Германию надвигалась волна тоталитаризма.