Питер Гай - Фрейд

Семья Фрейда, отметил Вульф, превратила комнаты на Мэрсфилд-Гарденс в нечто похожее на музей, «поскольку его окружали египетские древности, которые он собирал». Когда Вирджиния Вульф предположила, что, если бы антигерманская коалиция потерпела поражение в Первой мировой войне, никакого Гитлера бы не было, Фрейд возразил: «Гитлер и нацисты все равно бы пришли и были бы гораздо хуже, выиграй Германия войну». Свой рассказ Вульф завершает очаровательной историей. Он прочитал газетную статью о человеке, которого обвиняли в краже книг из лондонского книжного магазина Foyle’s, и среди них была работа основателя психоанализа. Так вот, судья, вынесший решение о штрафе, пожалел, что не может приговорить его к такому наказанию, как прочтение всех книг Фрейда. Мэтра эта история развлекла, но также вызвала у него сожаление. Его работы, сказал он, принесли ему славу, но это дурная слава. «Потрясающий человек», – вынес свой вердикт Леонард Вульф. Его супруга выразилась более язвительно. Фрейд показался ей глубоким стариком, сгорбленным и усохшим, со светлыми обезьяньими глазами, нечленораздельной речью, но внимательным. Его домочадцы, по мнению Вирджинии, испытывали социальный и психологический голод – вне всяких сомнений, верное наблюдение, поскольку они были беженцами. Но даже она не могла отрицать, что Фрейд произвел на нее незабываемое впечатление.

Вульфы пили чай с человеком, который в то время тяжело болел. В январе 1939 года Фрейд сделал только две записи в своем дневнике, и обе о плохом самочувствии: «Люмбаго» 2 января и «боли в костях» 31-го. С середины месяца в письмах основателя психоанализа с пугающей регулярностью появляются упоминания о раке. Вокруг зоны поражения обнаружились подозрительные новообразования, боль усилилась. Фрейд, отказывающийся от лекарств, которые затуманивали сознание, теперь жил на таких слабых болеутоляющих, как пирамидон. В середине февраля мэтр писал Арнольду Цвейгу, что его состояние угрожает «…стать интересным. Со времени сентябрьской операции меня мучают боли в челюсти, которые медленно, но неуклонно усиливаются, так что я не могу ни днем, ни ночью обходиться без помощи бутылей с теплой водой и аспирина». Он не мог сказать, является это обострение безобидным или же указывает на зловещий процесс, с которым они борются вот уже 16 лет. Мари Бонапарт, постоянно находившаяся на связи, проконсультировалась у французского специалиста по радиотерапии. Обсуждалась возможность поездки Фрейда в Париж на лечение. Тем временем основатель психоанализа прибавил: «…я легко могу предположить, что это и есть начало конца, который в любом случае ожидает всех нас. А пока я вынужден мириться с этими невыносимыми болями». В конце февраля из Парижа приехал доктор Антуан Лакассань. Он осмотрел мэтра в присутствии Шура. Через две недели Лакассань вернулся и провел курс лечения радием, но боли не исчезли.

Фрейд по-прежнему интересовался событиями в мире, не утратил своей обычной язвительности, продолжал писать близким друзьям, хотя переписка со многими из них подходила к концу. 21 февраля Пфистер напомнил ему: «Как верно вы оценили немецкий менталитет во время моего последнего приезда в Вену! И как вы, должно быть, рады, что спаслись от нации, регрессировавшей в отца-садиста!» 5 марта в своем последнем письме Арнольду Цвейгу основатель психоанализа приводит некоторые подробности своих страданий и пишет о неуверенности врачей, а затем предлагает старому другу попробовать себя в анализе «нацистской души». События в мире, конечно, интересовали Фрейда, но не в такой степени, как собственное состояние. Неделей позже мэтр с обычной сдержанностью излагает свои мысли Заксу: врачи, с которыми он консультировался, полагают, что сочетание рентгеновской терапии и лечение радием будет эффективным и, возможно, продлит ему жизнь на несколько недель или месяцев. Но Фрейд не был уверен, стоит ли игра свеч. «Я не обманываю себя относительно финального результата в моем возрасте. Я утомлен и измучен всем тем, что они со мной делают. Этот путь к неизбежному концу так же хорош, как и любой другой, но сам я бы его не выбрал».

К тому времени вердикт врачей был уже произнесен. Биопсия, выполненная 28 февраля, показала, что рак вновь перешел в наступление, и на этот раз опухоль располагалась в горле так глубоко, что операция не представлялась возможной. На какое-то время рентгеновское облучение вопреки ожиданиям Шура сдержало рост новообразования, но улучшение оказалось временным. Как бы то ни было, Фрейд отказывался утешаться ложными надеждами. «Моя дорогая Мари, – взывал он к своей принцессе в конце апреля. – Я долгое время не писал вам, пока вы плавали в своем синем море». Мари Бонапарт отдыхала в Сен-Тропе… «Вы понимаете причину этого, и ее же вам подскажет и мой почерк». Основатель психоанализа признавался: «Мои дела идут неважно. Виноваты в этом моя болезнь и последствия ее лечения. Правда, я не знаю, кто из них виноват больше. Окружающие всячески пытаются внушить мне оптимизм: рак отступает, побочные эффекты носят временный характер. Я этому не верю и не желаю обманываться». Дочь Анна стала для него незаменимой: «Вы знаете, что Анна не поедет на парижский конгресс, так как не может оставить меня. Я все больше и больше завишу от нее и все меньше и меньше от себя». Он снова, как это часто происходило в эти дни, торопил смерть. «Было бы очень кстати, если бы какие-нибудь неожиданные осложнения положили бы конец этому жестокому процессу».

Процитированное письмо говорит о многом. Оно еще раз подтверждает нежные чувства Фрейда к дочери, невозможность без нее обходиться, а также его сильное отвращение к собственной зависимости. И подчеркивает убежденность мэтра, что он имеет право знать о себе полную правду, какой бы печальной она ни была. По крайней мере, он мог быть уверен, что его личный врач Макс Шур не станет ничего скрывать, как это сделал Дойч в 1923 году. К сожалению, Шур в эти критически важные недели вынужден был покинуть Фрейда. В конце апреля, попав в безвыходное положение, он отправился в Соединенные Штаты, чтобы отвезти туда жену и двух маленьких детей, подать документы на гражданство и попытаться получить медицинскую лицензию. Шур мучился угрызениями совести, но Фрейду после рентгеновской терапии вроде бы стало лучше, а откладывать поездку уже не представлялось возможным. Он получил визу на въезд в США, а затем, заявляя о необходимости быть рядом с мэтром, продлил ее до конца апреля. Но американское консульство, вынужденное следовать строгим иммиграционным законам, не согласилось бы на повторное продление визы. Под угрозой на много лет потерять право на иммиграцию в Соединенные Штаты Шур решил поехать и вернуться как можно быстрее.