Питер Гай - Фрейд

В своей похвале историческому иудаизму еврей и атеист Зигмунд Фрейд проявил себя истинным наследником своего отца, Якоба Фрейда, девизом которого было: «Этичные мысли и нравственные поступки». «Мы знаем, – отмечал основатель психоанализа, – что Моисей передал евреям возвышенное чувство избранного народа; Бог лишился материальности, и благодаря этому к тайному богатству народа добавилась новая, ценная часть. Евреи сохраняли ориентацию на духовные интересы, политические бедствия нации научили ее ценить по достоинству оставшееся у них единственное достояние, ее письменность». Гордые слова, брошенные в лицо систематической нацистской клевете, сожжению книг и ужасам концентрационных лагерей.

Противоположный взгляд евреев и неевреев на первичное преступление также помогает Фрейду объяснить живучесть антисемитизма, которому он посвятил несколько язвительных страниц. Каковы бы ни были его причины, предположил мэтр, ненависть к евреям демонстрирует неприятную правду: христиане «плохо крещены» – под тонким слоем своей веры они остались такими же, какими были их предки, исповедовавшие варварский политеизм. По мнению Фрейда, важными элементами такого живучего явления, как антисемитизм, были ревность и неприкрытая зависть.

Эта несколько двусмысленная похвала иудаизму не успокоила еврейских ученых. В начале июня Гамильтон Файф в журнале John O’London’s Weekly в рецензии на книгу Фрейда «Человек Моисей и монотеистическая религия» назвал ее чрезвычайно интересной исторически и духовно и тут же не без оснований воскликнул: «Я даже не осмеливаюсь предположить, что скажут еврейские собратья автора!» Им было что сказать, причем по большей части речь идет не о комплиментах. Встревоженные и разозленные возможными последствиями, они встретили этого «Моисея» презрением. Обратив оружие психоанализа против его основателя, они задавали вопрос, почему Фрейд пытался лишить евреев их Моисея. Может, это прощальный жест, желание бежать от иудаизма? Или Фрейд, чувствуя возвращение вытесненного, предпринимал отчаянные попытки не стать таким, как отец? А может (это был любимый довод), Фрейд отождествлял себя с Моисеем, чужаком, который дал великому народу законы и навечно определил его характер? Впоследствии Мартин Бубер в своей работе о Моисее ограничил комментарии к книге Фрейда одной презрительной сноской, назвав сию работу достойной сожаления, ненаучной и основанной на беспочвенной гипотезе [315]. Й.М. Ласк в иерусалимском Palestine Review называл Фрейда – со всем уважением к его глубокой учености и оригинальности в его собственной области – Am Haaretz, то есть невежественным профаном, а Авраам Иегуда обвинял в том, что его слова похожи на слова одного из самых фанатичных христиан, которые он может произнести в своей ненависти к Израилю.

Конечно, христиане тоже обиделись [316]. Преподобный Винсент Макнаб в своей статье в лондонской Catholic Herald писал, что нашел «нецензурные» страницы в книге, которые заставляют задуматься, нет ли у автора сексуальной одержимости. Затем преподобный перешел от оскорблений к угрозам. «Профессор Фрейд, естественно, благодарен свободной, щедрой Англии за оказанное гостеприимство, – писал он. – Но, если его откровенная защита атеизма и инцеста станет широко известна, мы задаем себе вопрос, как долго продержится гостеприимство Англии, которая по-прежнему называет себя христианской страной». Если бы основатель психоанализа прочитал статью, то узнал бы стиль австрийских духовных лиц, знакомый ему еще по Вене.

Любители писать письма тоже спешили высказать свое мнение, даже еще до того, как работа «Человек Моисей и монотеистическая религия» вышла из печати. На Фрейда хлынула целая лавина посланий – незнакомые люди из Палестины и Соединенных Штатов, Южной Африки и Канады, не стесняясь в выражениях, выражали свое неудовольствие его идеями. Один заявлял, что такого рода критика Библии типична для нечестивых евреев, которые хотят оправдать свой отказ от фундаментальных истин иудаизма. Другой выражал надежду, что Фрейд не опубликует эту книгу, поскольку она нанесет невосполнимый ущерб и лишь даст еще одно оружие Геббельсу и другим зверям. Еще один анонимный корреспондент из Бостона бранил Фрейда короткими фразами: «Я прочел в местной газете ваше заявление, что Моисей не был евреем. Жаль, что вы не смогли сойти в могилу, не обесчестив себя, старый кретин. У нас тысячи таких ренегатов, как вы, и мы рады, что избавились от них, и надеемся скоро быть избавленными от вас. Жаль, что бандиты в Германии не поместили вас в концентрационный лагерь, где вам и место». Другие авторы писем, а затем и рецензенты были чуть более вежливыми, а некоторые даже находили идеи Фрейда стимулирующими или отчасти верными. Один из них, некто Александр Бурначев из Рио-де-Жанейро, сообщил, что работает над похожей книгой и его взгляды совпадают со взглядами Фрейда, а также просил выслать ему экземпляр книги «Человек Моисей и монотеистическая религия» наложенным платежом.

Конечно, доказательства, на которые опирался основатель психоанализа, были далеки от убедительных. В лучшем случае это предположения, отчасти устаревшие и противоречивые в деталях. Гипотеза Фрейда, что еврейское слово «Бог», Адонай , может происходить от египетского монотеистического поклонения Атону, – догадка, в которой сам мэтр был совсем не уверен, – выглядит неправдоподобной. А примитивный ламаркизм, согласно которому исторические события передаются в бессознательном от одного поколения к другому, в работе «Человек Моисей и монотеистическая религия» не более убедителен, чем в любом из предыдущих его трудов. Но Фрейд, в последние годы жизни размышлявший о Моисее – египтянине, не был тайным антисемитом или самозваным пророком, ведущим своих неблагодарных последователей к земле обетованной психоаналитической истины – земле, которую ему суждено увидеть, но на которую не суждено ступить. Он был интеллектуальным мыслителем, не ограниченным клиническим материалом, стремившимся дать приют гипотезам, которые его увлекали.

Подобные гипотезы не отпускали мэтра, несмотря на убедительные свидетельства, опровергающие их. Например, Фрейд, отдавший Моисея египтянам и заставивший древних евреев убить его, был исследователем, вопреки мнению большинства специалистов пришедшим к убеждению, что автором шекспировских пьес никак не может быть какой-то ничем не примечательный, необразованный актер. В конце концов, основатель психоанализа являлся бесстрашным первооткрывателем, бросившим вызов научному истеблишменту и ставшим на сторону суеверных и косноязычных людей, веривших, что сновидения что-то означают. Разве эта восприимчивая наивность не привела к одному из величайших прорывов в науке о человеческой психике? То же самое относится к Моисею: умозрительные построения последних лет жизни составляли единое целое с более ранними идеями. Фрейд играл в интеллектуальную игру с высокими ставками и наслаждался ею. Но даже если он не получал удовольствия, что-то внутри его заставляло идти дальше. Мэтр не желал отказываться от тезиса монографии Селлина, вышедшей в 1922 году, – убийство Моисея, – даже если ее аргументы были убедительно опровергнуты. Основатель психоанализа оставался непоколебим, когда ему говорили, что Селлин изменил свое мнение. Он упорствовал, хотя и признавал, что «второй Моисей» был всецело его «изобретением». Еще в 1935 году, когда Фрейд временно прервал работу над книгой о Моисее, он провел аналогию с ситуацией, хорошо известной аналитикам. Когда при психоанализе вытесняется определенная тема, ничто другое не занимает ее место. «Поле зрения остается пустым. Поэтому у меня сохраняется фиксация на Моисее, которого отложил в сторону».