Питер Гай - Фрейд

Помимо конкретных разногласий Юнг и Фрейд радикально расходились во взглядах на науку. Примечательно, что они одинаково страстно обвиняли друг друга в отступлении от научного метода и увлечении мистикой. «В психологии Фрейда, – писал Юнг, – я критикую некоторую узость и односторонность, а во «фрейдистах» некий несвободный, сектантский дух нетерпимости и фанатизма». По мнению Юнга, Фрейд был великим первооткрывателем фактического материала о психике, но склонным покидать твердую почву «критического мышления и здравого смысла». Фрейд, со своей стороны, критиковал Юнга за доверчивость в отношении оккультных явлений и увлечение восточными религиями. На защиту Юнгом взгляда на религиозные чувства как неотъемлемую составляющую душевного здоровья он смотрел с язвительным и неослабным скепсисом. Для Фрейда религия была психологической потребностью, которая проецируется в культуру, детским чувством беспомощности, сохраняющимся у взрослых, – его нужно анализировать, а не восхищаться им. Когда их отношения с Юнгом еще не испортились окончательно, Фрейд уже обвинял его, что он делает себя невидимым, скрываясь за «религиозно-либидным облаком». Как наследник эпохи Просвещения XVIII века Фрейд не нуждался в доктринах, которые сглаживают непримиримые противоречия и отрицают нескончаемую войну между наукой и религией.

Пропасть, разделявшая взгляды Фрейда и Юнга по основополагающим вопросам, расширялась вследствие психологической несовместимости между ними. Получая огромное удовлетворение от развития собственной оригинальной психологии, Юнг впоследствии заявил, что не воспринял разрыв с Фрейдом как изгнание или ссылку. Для него это было освобождением. Фрейдистский анализ позволяет выявить самые театральные жесты Юнга на протяжении тех нескольких лет близости с «отцом» из Вены: сын с эдиповым комплексом пытается обрести свободу, страдая сам и одновременно принося страдания отцу. Обо всем этом Юнг сказал Фрейду в письме, отправленном в Рождество 1909 года: «Нелегкая доля – работать бок о бок с творцом». Вне всяких сомнений, результатом тех лет для Юнга стали не только личная ссора и оставшаяся в прошлом дружба. Он разработал собственную психологическую теорию.

Переписка между Юнгом и Фрейдом теперь была редкой и нерегулярной, ограничиваясь официальными сообщениями. Тем временем основатель психоанализа изо всех сил старался восполнить понесенный ущерб. Если раньше, особенно в ремарках Абрахаму, он склонялся к «национальному» толкованию своего конфликта с Юнгом, то теперь энергично протестовал, когда этот конфликт пытались представить как битву еврея с христианином. Швейцарский психиатр Альфонс Медер, один из ближайших соратников Юнга, предпочитает смотреть на их борьбу именно так? Фрейд говорил Ференци, которому доверял, что это право Медера. Но сам он думал иначе. «Действительно, имеются существенные отличия от арийского духа [Фрейд предложил аргумент, который мог бы использовать Ференци, отвечая Медеру], и у них вполне могут быть разные мировоззрения». Но не должно быть особой арийской или еврейской науки. «Результаты должны быть одинаковыми, а варьироваться может лишь форма их подачи». Если различия существуют, значит, что-то тут не так. Ференци может заверить Медера, саркастически прибавил Фрейд, что они «не хотели препятствовать их мировоззрению и религии». Также можно сообщить Медеру о том, что Юнг в Соединенных Штатах якобы назвал психоанализ не наукой, а религией. В таком случае это объясняло весь спор. «Но в данном пункте еврейский дух, к сожалению, не может к нему присоединиться. Легкая насмешка не принесет вреда». В разгар этих неприятных дискуссий Фрейд нашел время заявить о своей приверженности строгой дисциплине, которой требует научная объективность. Психоанализ как наука должен быть независим от любого сектантства. Но также он независим от «арийского покровительства».

Несмотря на утомление и пессимизм, Фрейд пытался продолжить работу с Юнгом – какими бы холодными ни были их отношения. Не питая особых иллюзий, с самыми скромными ожиданиями, он посетил конгресс психоаналитиков в Мюнхене, который собрался в начале сентября 1913 года. Это мероприятие оказалось более многолюдным, чем предшествующие, – 87 участников и гостей. Однако из-за раскола на фракции атмосфера была нервной, хотя большинство участников не подозревали о непримиримых противоречиях лидеров. Прения, жаловался Фрейд, были утомительными и бесполезными, а поведение Юнга как председателя невежливым и бестактным. Голосование по вопросу переизбрания Юнга выявило серьезные разногласия: 22 участника отказали ему в доверии, 52 поддержали. «Участники конгресса разъехались, не испытывая желания встречаться в дальнейшем», – подвел итог Фрейд. Лу Андреас-Саломе тоже присутствовала на конгрессе, сравнивала Фрейда с Юнгом и резко отозвалась о последнем. «Одного взгляда на эту пару, – писала она в своем дневнике, – было достаточно, чтобы понять, кто из них более догматичен, более властолюбив. Если два года назад у Юнга сквозь раскатистый смех проступали грубоватый юмор и избыток жизненной энергии, то теперь его серьезность скрывает откровенную агрессивность, честолюбие, безжалостность. Никогда еще я не чувствовала такой близости с Фрейдом: не только потому, что он порвал со своим «сыном» Юнгом, которого любил и ради которого даже перевел свое дело в Цюрих, но именно из-за того, как произошел этот разрыв, – словно причиной были ограниченность и упрямство Фрейда , как пытался представить Юнг, не признавая действительность».

Уход Юнга не был быстрым и безропотным. В октябре – разыгрывая оскорбленную невинность, как выразился Фрейд, – он ушел в отставку с поста редактора Jahrbuch, кратко сославшись на причины личного характера и неприятие публичной дискуссии. Фрейду, так же кратко, он объяснил свои действия тем, что узнал от Медера о сомнениях мэтра в его bona fides [121]– что бы это ни означало. Это, заявил Юнг, делает дальнейшую совместную работу абсолютно невозможной. Основатель психоанализа, который теперь стал недоверчивым, считал отставку Юнга, вместе со странным предлогом, просто уловкой. «Совершенно понятно, почему он ушел, – писал Фрейд Джонсу. – Он хотел оттеснить нас с Блейлером и забрать все себе». Понимая, что медлить нельзя, он срочно вызвал Ференци в Вену. Юнг, которого Фрейд теперь считал грубым, неискренним, временами нечестным, может договориться с издателями и сохранить контроль над Jahrbuch. И, что еще хуже, Юнг оставался президентом Международного психоаналитического объединения, в которое основатель психоанализа вложил столько сил.

Фрейд отважно бросился на защиту своей организации и своей периодики. Это была неприятная работа, но мэтр выражал уверенность, что и он, и его последователи, само собой разумеется, не будут «подражать грубости Юнга». Это намерение могло бы говорить о многом, будь сам Фрейд менее грубым в личной переписке. Его союзники в Берлине и Лондоне точно так же ругали своих противников. В поисках выигрышной стратегии Эрнест Джонс рассылал требовательные и сердитые письма. «Злиться на Юнга можно до тех пор, – объяснял он Абрахаму в конце 1913 года, – пока не обнаружишь, что он просто глуп; это эмоциональная тупость, как говорят психиатры». Полемический стиль Фрейда оказался, что называется, заразным. В какой-то момент Джонс посоветовал распустить Международное психоаналитическое объединение: «Мой главный аргумент в пользу желательности роспуска – это абсурдность ситуации; я покраснею от стыда за наших бывших сотрудников, если мне придется присутствовать на еще одном конгрессе», подобном тому, который состоялся в Мюнхене в минувшем сентябре. «Кроме того, чем дольше цюрихской школе будет позволено отождествлять себя с психоанализом, тем сложнее будет отречься от них. Мы должны разделиться». Его друг Абрахам был не менее экспрессивен. Он называл объединение фрейдистов и юнгианцев абсолютно неестественным браком.