Юрий Ценципер - Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива

Он отвечает, что будет заниматься гражданской работой, а пока выполняет отдельные задания райкома. Из отпуска его не отзывают.

А дела наши идут в гору, и какие бы еще удары нам ни предстояли, победа, вне всякого сомнения, будет за нами. И какая победа!

Рассчитывая на скорую победу, он не торопился принимать решение ехать в Казань, считая, что в Москве он сможет больше себя проявить.

От Аси, в минуты тоски и неведения, о чем-то, только им понятном:

Мишунька, мой милый. Ох, и скучно мне без тебя и Юрчика. Как подумаю о вас, так и сердце сжимается. Повидать бы вас, прижаться к тебе, мой милый. Как хорошо в разлуке, все плохое забылось и помнится только хорошее, теплое. А ведь его не так уж много было в этом году. Неужели я во всем виновата, а ты ни в чем? За все эти недели я не получила от тебя ни одного теплого письма, да и строчки ни одной ласковой, не было ни тепла, ни ласки и между строками. В чем дело? В длинные бездеятельные вечера много об этом думаю. Или действительно чужими стали, или…

Несмотря на колебания, отец начинает готовиться к отъезду вместе с Юрой в Казань. Он пишет заявление в РОНО Сталинского района Москвы:

Секретарю парторганизации СтальОНО – т. Ленской

Прошу меня снять временно с партийного учета в связи с необходимостью выехать из Москвы.

Я 1/vii поступил добровольцем в ополчение. 11/vii из-за болезни был оттуда отчислен. С этого времени я болею. 28/vii меня освободили по этой причине от работы в системе СтальОНО. Я выезжаю в г. Казань.

Член ВКП(б) с мая 1941 г. М. Ценципер.

Поперек заявления резолюция:

Парторганизация не возражает против снятия с учета совсем. Временно снятие на усмотрение РК ВКП(б).

Никаких билетов в плацкартные вагоны в эти дни достать было невозможно. 3 августа Юра с отцом на поезде, состоящем из одних теплушек, выехали в Казань. Теплушка была переполнена, а дорога заняла не одни сутки, как раньше, а больше трех.

В это время Тарас, Женя, Леонид находились в действующей армии. Анатолий, подрывник-минер, взрывает мосты, заводы и другие объекты, чтобы при нашем отступлении они не достались врагу.

Двадцать второго июня Ася была в Москве, Миша – между Москвой и Севастополем, Володя – в Севастополе, Юра – в Подмосковье, но 6 августа семья снова собралась вместе. С начала войны прошло сорок шесть дней, до ее конца оставалось 1372.

Через десять дней после приезда в Казань, не без помощи Брониславы, Михаил Ценципер был назначен директором 101-й школы Молотовского района Казани. На самом деле школа располагалась в двадцати пяти километрах от города, в поселке Дербышки. Если не останавливались редкие поезда, платформа поселка с названием “Вагонстрой” всегда была безлюдна. Рядом – большой сосновый лес.

Поселок быстро застраивался бараками, времянками, палатками, расположенными прямо в лесу. Из старых построек было несколько двухэтажных жилых домов и тоже двухэтажное здание школы. В 1940/41 учебном году было в ней около четырехсот учеников – считалось, что много.

В первые месяцы после начала войны сюда был эвакуирован Ленинградский государственный оптико-механический завод, который изготавливал, помимо небольшого количества мирной продукции, оптические приборы для армии и флота – бинокли и прицелы. Разместившись в корпусах существовавшего в Дербышках “Вагонстроя”, завод № 237 (так во время войны назывался Ленинградский ГОМЗ) спешно готовился выпускать необходимую для фронта продукцию.

Из Ленинграда приехала большая группа инженеров и рабочих: производство требовало специалистов очень высокой квалификации. Естественно, многие прибыли с семьями, в том числе с детьми школьного возраста.

Галя Волкова вспоминает:

Когда мы приехали в Дербышки, нас поселили жить в палаточном городке, где и прожили мы до снега. А потом мы жили на так называемых “Совнаркомовских дачах”, в лесу, недалеко от кладбища и вблизи двух деревень Дербышек (Больших и Малых).

Из воспоминаний другой девочки, ленинградки Эди Строгановой:

Мы приехали в Дербышки. Какое забавное название! Мы живем в длинном ангарном бараке, построенном прямо в лесу. Нас очень много, но какое это имеет значение! По двум сторонам нары, а посредине “буржуйки”. Как здесь тепло, нет ни бомбежек, ни обстрелов. С нами в бараке живут игроки команды “Зенит”. У мамы обнаружили тиф, а у бабушки – голодный понос.

В этот поселок и приехала наша семья. Нам дали комнату на втором этаже двухэтажного дома в коммуналке, где жили еще две семьи.

Директор школы – первая руководящая работа отца, которому было двадцать восемь лет. До этого, после окончания института, он год, а мама два года проработали рядовыми учителями. Вот что он увидел, впервые переступив порог здания школы (из воспоминаний, написанных им в 80-х для посвященного Дербышкам альманаха):

Вся школа, все до единого ее классы и коридоры, забиты людьми! На полу громоздятся узлы, чемоданы, постели. Гудят примусы, кое-где коптят керосинки. Слышен детский плач, звучат негромкие разговоры, кто-то спит, где-то надрывно кашляют.

Люди жили здесь уже несколько недель. В сущности, то была огромная коммуналка, но никакой даже самомалейшей междоусобицы!

Горе, тяжкие лишения располагали к дружеству, к взаимному уважению.

Леня Портер, тогда шестиклассник, позднее вспоминал:

В нашу первую зиму в Дербышках было трудно – и холодно, и голодно. Помню, как мы с дядей Миккой (так я звал отчима) отправились по деревням под город Арск менять на еду что-то из вещей, “отоваренных” по карточкам. С поезда по дороге растянулась на километр вереница таких же жаждущих, как мы. Прошли одну деревню, другую – никому наши вещи не приглянулись. Наконец наменяли где-то на треть мешка пшеницы и на детских саночках повезли этот “припас” по длинной дороге к станции. Посмотрела мама на этот тощий мешок и заплакала.

Наша мама тоже ездила в Арск – вернулась полуживая с мешком картошки. Ехала на подножке поезда и отморозила руки.

С первых шагов отец проявил себя требовательным директором и прекрасным организатором, энергия била у него через край, ее хватало не только на школу.

Из его воспоминаний:

Было еще дело, отнимающее добрую половину суток. Я руководил агитколлективом завода, являлся, как тогда именовалась сия должность, “неосвобожденным культпропом парткома”. И, хотя за плечами по этой части имелся некоторый опыт еще с комсомольских лет, он не шел ни в какое сравнение с требованиями военного времени, с масштабами предприятия. Я часто бывал в цехах, выступал на собраниях и митингах, проводил инструктаж и для агитаторов, руководил стенной печатью и наглядной агитацией, всех дел не сочтешь.