Артем Драбкин - На войне как на войне. «Я помню»

– Что ты? – И кричу товарищу: – Жора, забери его, я прикрою вас.

Он его потихонечку забрал, я стреляю и прикрываю их. Помогло то, что, говоря откровенно, татары вояки слабые, они только на безоружных мастера, втихую любители убивать, а в открытую сразу отступают. Вернулся я к своим, и меня Северский, ничего не говоря, похлопал по плечу за благородство. Зимой 1941/42 года быстро стало очень тяжело с едой. Наша группа моряков его меньше ощущала, потому что мы всегда были активными и даже штаб кормили, часто выходили на Алуштинское шоссе и другие дороги, машины снабжения идут, мы их подбиваем, припасы у немцев забирали, особенно ценились шоколад и галеты немецкие. Лакомились. Хотя до оккупации в крымских лесах были подготовлены специальные продовольственные базы, они оказались разграблены еще в первые дни оккупации. Дело в том, что, несмотря на большую работу, проведенную обкомом партии, местными партийными и советскими органами, не обошлось без ошибок. Так, продовольственные базы создавались близ населенных пунктов и проезжих дорог, поэтому вскоре большее их количество было разграблено. К примеру, в Севастопольском отряде за выдачу базы несет ответственность татарский националист Ибрагимов, в Алуштинском – некие Костя и Аблязис, они сбежали из отряда и выдали базы фашистам. В итоге было почти полностью разграблено продовольствие, предназначавшееся для Симферопольского, Ялтинского и 1, 2-го и 3-го отрядов. Некоторым отрядам стало не хватать продовольствия почти с первых дней борьбы, и к концу декабря партизанские отряды начали испытывать настоящий голод. Это вообще страшное дело – в 3-м Симферопольском отряде Макарова Павла Васильевича, где собралась городская интеллигенция, особенно тяжело пришлось. Так как воевать они оказались неспособны, многие помирали с голоду, я помню такие раздутые страшные тела, даже до людоедства дело дошло. Ели убитых. Особо уполномоченный Шагибов как-то пришел в одну из палаток отряда, смотрит, ведро на костре стоит, там варят что-то. Он спрашивает:

– Чего варите?

– Да мы козла убили, вот варим.

Но Шагибов видит, что больно мясо на человеческое похоже. Тогда он ударил ногой по котлу, а оттуда руки полетели. Их сразу тут же на месте расстреляли. Нельзя допускать такие вещи, сейчас они убитых, а потом и живых начнут резать. Также немцы постоянно пытались организовывать прочесы и однажды с горы Черной на снегоступах спустились вниз и почти нас окружили, внезапно открыли огонь, но мы вырвались. Правда, все снаряжение бросили, у меня только автомат остался. Зато оторвались от немцев, и с нашей стороны потерь не было. Но и среди немцев, мне кажется, особых потерь не было, потому что мы отстреливались, но не так, не целясь специально. Из-за наших постоянных засад на дорогах немцы решили проводить такую практику – сначала идут бронетранспортеры по дороге, только потом машины, и еще раз замыкает колонну бронетранспортер. Причем, если колонны были немецкими, то и водители все немцы, если румыны – то румыны. Но с румынскими солдатами было проще, они после открытия внезапной стрельбы и сбежать могли, побросав все машины на дороге. Был в нашем отряде такой шебутной парень Аверьянов, его как-то в ногу на задании ранило, я на себе его в отряд тащил. Любил он очень похабные частушки, ну, не совсем похабные, но близко к тому. Но был хороший, замечательный человек. Многие стали покидать лес на самолетах и подлодках, в Сочи отдыхали по 6 месяцев. И многие не возвращались, к примеру, комиссар Бахчисарайского отряда Черный на вопрос о возвращении в лес ответил:

– Нет, я не вернусь, я нахватался всего досыта.

А вот Македонский и Чусси вернулись и продолжали вести борьбу. Ермаков также через какое-то время улетел на Большую землю.

Весной сорок второго к нам вдруг прилетел И-16 и сбросил вымпел, в котором была записка: «Завтра прилечу с посадкой». На следующий день прилетел У-2. Но приземлился неудачно, винт ударился о землю и сломался, но сам летчик – Коля Герасимов не пострадал. Он привез радиста и рацию. За этот полет несколько позже ему дали Героя Советского Союза. Затем к нам прилетал другой летчик Федя Мордовец, который в любую погоду приземлялся даже на неприспособленную площадку – это уже было на аэродроме Тарьер.

На Большой аэродром в Северном соединении я попал только один раз, когда мы провожали Северского на Большую землю. Прощаясь, он твердо пообещал вывезти ближайшими днями и нас. Стали ждать вызова. Настроение у моряков «дембельное». Ждали, ждали, как вдруг приходит депеша: «Продолжать воевать с врагом в рядах партизан». Так мы оказались в числе тех немногих партизан, которым было суждено пробыть в партизанском лесу с первого по последний день.

С глубокой печалью мы слушали сообщения Совинформбюро о том, что Севастополь оставлен нашими войсками. В этот же день к нам в последний раз прилетел Федя Мордовец и с грустью сказал:

– Севастополь пал!

Бензина у него оставалось мало, мы отправили радиограмму с просьбой сбросить нам бочку с топливом, это было сделано, мы заправили самолет, и он улетел. Мы сами понимали, какими осложнениями нам грозил захват немцами Севастополя, нам стало ясно, что с нашими и без того тяжелыми условиями будет еще труднее. Сразу же прекратилась переброска к нам оружия, боеприпасов и продуктов самолетами.

Несмотря ни на что, мы продолжали находиться в лесу и воевали активно, ходили на ст. Сюрень, где спускали под откос поезда. У нас были специальные магнитные мины с определенным расчетом: передние 3–5 вагонов проходят, а потом по центру начинается серия взрывов. И как-то один раз взорвали вагон с едущими солдатами, поднялся крик, из вагона выскакивают горящие люди, а мы тут еще из автоматов бьем, дали несколько очередей и сразу стали отходить. И кстати, железную дорогу охраняли отряды грузин из бывших наших военнопленных под командованием бывшего советского офицера майора Гвалии, который тогда служил немцам. Охраняли они дорогу добросовестно, если бы мы в те времена попали к нему, он бы с нас шкуру содрал.

После захвата Севастополя фашистские войска блокировали леса, все прилесные деревни были забиты противником, немцы зверски расправлялись с теми патриотами, которые пытались связаться с партизанами. Постоянные бои и голод ослабили силы партизан, и появилось много небоеспособных партизан. Население не могло помогать нам, боясь террора оккупантов. Тогда центральный штаб партизанского движения принял решение эвакуировать раненых и ослабевших партизан. Остались самые крепкие люди.

Прочес следовал за прочесом, фашисты явно задались целью уничтожить или заморить голодом партизан. Окруженные со всех сторон, мы вели жестокую борьбу. И тут наши разведчики доложили о разработанном плане генерального прочеса, и 12 июля 1942 года более 20 тысяч гитлеровских оккупантов устремились против небольших сил партизан, и без того изнуренных боями и лишениями. Маневрируя, партизаны заманили гитлеровцев в глубь леса. У реки Тескура наша группа моряков, находясь в скрытой засаде, хорошо подготовившись, почти в упор гранатами и автоматическими очередями встретила противника. Фашисты сразу, бросив убитых и раненых, стали бежать, но подходящая другая колонна гитлеровцев, развернувшись, стала обходить и уже нас окружать. С боем мы отошли на другую высоту, продержав немцев до наступления темноты. В этом же бою мы сняли с убитого гитлеровского офицера планшет, в котором оказался подробный, тщательно разработанный план гитлеровского прочеса. В наших руках оказались ценные сведения; зная точный замысел врага, мы смогли легко маневрировать и одновременно наносить удары противнику. Таким образом, партизанские отряды вышли из этого прочеса с небольшими потерями.